– Сука, Котова. Ты переспишь со мной, иначе твой драгоценный босс не только о пилоне узнает. Я ему такое расскажу, что он тебя на километр к себе не подпустит.

– Отпусти, идиот, больно! Что такого ты ему обо мне можешь рассказать?

– Я ему… Я скажу, что ты шпионка и тыришь идеи для вертолетов ваших. Сразу он, конечно, не поверит, но работать ты точно не сможешь. Кто тогда будет лечить твою драгоценную больную мамочку?

– Отвали!

– Придешь ко мне как миленькая, на коленях приползешь и ноги свои раздвигать будешь.

Я замахиваюсь пакетом, он рвется, и Антона осыпает белыми рубашками. Правда это не помогает, и боль в руке становится адской. Но ровно до того момента, пока вдруг все не проходит, а улицу оглушает крик Антона. Я ищу его глазами и замечаю, как его нос зажат рукой Распутина. Так сильно, что уже начинает кровить.

– Отпустите! Больно! Больно!

– Больно тебе будет, если я еще раз тебя здесь увижу или вообще в зоне видимости Марии Викторовны, ты понял? – он толкает его, но Антон не сдается. Держится за текущий нос и не уходит.

– Вы не понимаете, она скрывает от вас…

– И чего такого интересного ты, гнида, можешь рассказать о ней, чего я сам не знаю.

– Она занимается не подобающим видом деятельности. Она танцует на шесте!

– Он, что, тебя этим шантажировал?

– Да забейте на него, – уже прошу я, люди вокруг смотрят. Девчонки вышли из офисного здания, им теперь не до работы, тут такое шоу. Кто-то уже камеру включил.

Распутин просто поднимает одну из рубашек, наматывает на кулак и, схватив Антон за воротник, бьет ему в нос, полагаю, ломает тот окончательно. Страшно дико, но и останавливать босса я не намерена.

Антон падает, воет, а мне уже страшно.

Не за него, а за Арсения. Вдруг его посадят?

– Давайте ему скорую вызовем? – предлагаю я, пока начальник уводит меня все дальше, держа за запястье, как ребенка. К машине, что все это время стояла совсем рядом. – Арсений Ярославович! Если он истечет кровью…

– Он тебя там оскорблял, а ты за него волнуешься? Очередная влюбленность юности?

– Я не волнуюсь! – вырываю у него свою руку. – Но не хотелось бы остаться без начальника, когда вы сядете в тюрьму. Я вроде как к вам уже привыкла.

Он смотрит на Антона, который все еще корчится на асфальте, и выругивается. Идет туда, бросив мне.

– Стой возле машины и не двигайся, – ну а что я, я делаю, как он говорит, даже не дергаюсь. Мне нравится ему подчиняться, нравится смотреть, как он решает дела, как руководит начальниками отделов, как увлеченно чертит, а потом в цехе смотрит, как собираются в паззл нужные детали. Нравится смотреть, как он ходит. Четкий, почти военный шаг, никакой пружины. Наоборот вбивает каблуки ботинок в асфальт, как гвозди. По телу дрожь. Кажется, что прямо сейчас он достанет меч и проткнет меня им.

Он подталкивает меня к машине.

– А что, мы так Антона и оставим?

– Скорая уже едет. Жить он будет, захочешь еще интересного о себе послушать, придешь к нему в больницу.

– Заняться мне больше нечем, – замечаю только что подошедшего Гену. Улыбаюсь ему ровно секунду, потому что в следующую меня почти насильно пихают на заднее сидение. Не слишком-то вежливо.

– И давно этот гондон тебя шантажирует?

Антон – гондон. Банальщина. Но я все равно прыскаю со смеху.

Распутин ждет ответа спокойно, но это спокойствие обманчиво, кажется, в его голосе сквозит еле сдерживаемый гнев.

– Маша… Я вопрос задал…

Эта энергия власти и притягивает, и отталкивает. Сейчас больше второе, так что я отсаживаюсь подальше… Опускаю свою сумку на колени.

– Маш, я вопрос задал? – сколько же у него терпения. Подсознательно, а может и не слишком мне очень хочется в очередной раз вывести его на эмоции и посмотреть на последствия. Тоже сделает больно? А может что-то другое?

– А это не тот Антон, который неделю назад с вами общался в «Альтаире»?

Я качаю головой, но Гена прищуривается и приходится кивнуть. Ситуация, конечно, патовая.

– То есть ты хочешь сказать, что какой-то хрен моржовый к ней клеился, а ты не сказал ничего?

– Вы не спрашивали, Арсений Ярославович, а Мария Викторовна сказала, что беспокоится не о чем.

– Да я бы сама справилась. Ай! – вскрикиваю, не сразу понимаю, откуда боль.

Оказывается, начальник сжимает пальцами мою коленку. Жжет дико, но уже не больно, скорее непривычно ощущать на себе чужое прикосновение, его прикосновение.

– Ты слабая и неуклюжая. Несмотря на свою щуплость, он весит килограмм на тридцать больше тебя. Серьезно считаешь, что справилась бы с ним? Что с правилась бы хоть с кем-то…

– Я… быстро бегаю

Он отпускает, расслабляется и даже вроде растягивает губы в микроулыбке. Ну или мне кажется.

– Ген, отвезем Машу в студию ее, пилона, – он даже адрес называет. Откуда знает-то? Да еще по памяти.

– Да? Ну ладно, – говорю, а сама откидываюсь на спинку кресла и просто смотрю на проезжающие мимо улицы. Моя рука расслабленно лежит на кожаном сидении, ощущая приятные вибрации двигателя.

Да уж, в такой машине я бы всю жизнь ездила. Большая, безопасная. Особенно когда Распутин рядом. Жаль нельзя его сложить в коробочку и носить с собой как талисман. Кто знает, чего бы удумал Антон? Руку бы мне сломал? До сих пор место, где он сжимал, болит и ноет.

Тут же чувствую касание и поворачиваю голову. Распутин берет мою руку как хрустальный сосуд, вызывая колкие мурашки там, где только что болело. Он аккуратно проводит кончиками пальцев в месте, где все покраснело. Я уже жалею, что надела рубашку с короткими рукавами. Но сегодня так жарко, что я с утра даже думала надеть юбку покороче.

– Думаю, рентген делать не надо, – хочу отвести руку, это кажется слишком интимным, но его нежные касания превращаются в стальной капкан.

– И как ты будешь сейчас тренироваться?

– Нормально. Я же не сломала руку, – он все-таки отпускает меня, а я отвожу взгляд. Как же тяжело в его глаза смотреть. И в то же время отводить свои еще тяжелее.

– Твоя мама болеет? Этого нигде не указано?

– Ну… – не хочется об этом говорить. – Инвалидность ей так и не дали. Но у нее аллергия на свет. Работать, разумеется, она не может, так что я кормилица в семье.

– Почему не дали?

– Смешно, но в России такая болезнь не зарегистрирована, а по анализам у нее обычная аллергия. Ей выписали Зиртек и отпустили домой.

– Очень странно, – говорит он, а я плечами пожимаю. Антон урод, что упомянул это. – Антона я уволю, чтобы ты знала.

– Так он не у вас работает.

– Директор «Альтаира» послушается, если хочет еще работать с нами. Или ты хочешь пожалеть его?

Наверное, не упомяни он маму, пожалела бы…

– Не-а. Чем он дальше от меня, тем лучше.

– Хорошо. Приехали, – вижу несколько странных машин возле студии. Они уже выносят инструменты. Странно как-то. Не знала, что у нас ремонт.

– Спасибо, что подвезли и … – поворачиваю голову, смотря в серьезное лицо Распутина. – За все спасибо.

– Пожалуйста. Иди уже. У тебя вроде тренировка в семь начинается.

– Ага, – мне становится неудобно перед ним, и я говорю… – Может вы посмотреть хотите?

– На что?

– Ну… Какие элементы я умею делать…

Он откашливается, оттягивает галстук.

– Не стоит, Мария Викторовна. Да и у меня очень хорошее воображение.

– Я ради приличия предложила.

– Я понял, – кивает он, и я наконец покидаю машину, полную не только его терпких мужских запахов, но и его острой, режущей по нервам энергетики.

– Это что за мужик? – спрашивает Эля. Мы с ней давно знакомы, вместе занимаемся. Она недавно развелась и уже подыскивает нового мужа. – Твой?

Мой ли… Да нет. Вряд ли такой как Распутин готов принадлежать хоть кому-то.

– Мой начальник. Подвез меня, – пожимаю плечами. Машу в сторону машины и захожу внутрь. Даже жалко, что он отказался посмотреть.