Уильям поморщился, словно от боли. Он чувствовал себя собакой, которую пинком убрали прочь с дороги, и теперь ему захотелось забиться в угол, подальше от посторонних глаз. Он посмотрел по сторонам, желая убедиться, что никто не заметил, как они обменялись взглядами. Продвигаясь вместе с родителями вдоль прохода, он видел, как прихожане, подталкивая друг друга и перешептываясь, посматривают то на него, то на леди Алину, то снова на него. Он сделал над собой усилие, стараясь идти с высоко поднятой головой и притворяясь, будто никого не замечает. «Да как она смела так поступить с нами? – думал он. – Ведь мы одно из достойнейших семейств Южной Англии, а она заставила нас почувствовать себя ничтожествами». При этой мысли он пришел в бешенство, его так и подмывало вытащить меч и наброситься на кого-нибудь.

Шериф Ширинга поздоровался с отцом Уильяма, и люди перестали обращать на них внимание, в поисках новых объектов для сплетен. Уильям все еще кипел. Молодые дворяне бесконечной вереницей подходили к Алине и раскланивались. Им она с готовностью улыбалась.

Началась служба. «Почему все получилось из рук вон плохо?» – недоумевал Уильям. У графа Бартоломео был сын, который наследует его титул, поэтому единственное, что могла дать дочь, – возможность заключить выгодный союз. Алина в свои шестнадцать явно не была расположена коротать век в монастыре, значит, само собой разумелось, что она будет рада выйти замуж за богатого девятнадцатилетнего дворянина. В конце концов политические соображения могли заставить Бартоломео выдать дочь за жирного, страдающего подагрой сорокапятилетнего графа или лысого лорда лет шестидесяти.

Посватавшись к дочери графа и получив согласие, Уильям и его родители растрезвонили об этом по всей округе. Знакомство Уильяма с невестой рассматривалось всеми как чистая формальность – кроме самой Алины.

Вообще-то, они были знакомы. Он помнил ее озорной маленькой девочкой с курносым носиком и коротко стриженными непослушными волосами. Своенравная, упрямая, задиристая и бесстрашная Алина становилась заводилой в ребячьих играх, сама решала, во что играть и кто в какой команде, разнимала ссоры и вела счет. Уильям был очарован ею, хотя и завидовал ее преимуществу в играх и нередко перехватывал инициативу, пытаясь затеять потасовку, но надолго его не хватало, и в конце концов она снова брала игру в свои руки, заставляя его чувствовать себя одураченным, проигравшим, униженным, разозленным… и завороженным. Так случилось и на этот раз.

После того как умерла ее мать, Алина много путешествовала с отцом, и Уильям встречал ее гораздо реже. Однако достаточно часто, чтобы заметить, что она превращается в восхитительную, неотразимую молодую девушку, и, когда ему сказали, что она станет его невестой, он почувствовал себя счастливым. Он был уверен в том, что, нравится он ей или нет, Алина выйдет за него, и продолжал искать встречи с ней, намереваясь сделать все возможное, чтобы дорога к алтарю была гладкой.

Очевидно, она была девственница. У него же имелся интимный опыт. Некоторые девицы, из тех, что он окрутил, выглядели почти так же мило, как Алина. Но ни одна из них не имела благородного происхождения. Девицы не могли устоять, глядя на его прекрасные одежды и горячих коней, на то, как небрежно он тратил деньги на сладкое вино и ленты. И коли уж ему удавалось заманить какую в сарай, обычно она более или менее охотно ему отдавалась.

С девушками Уильям обращался весьма бесцеремонно, поначалу делая вид, будто не испытывает к ним особого интереса. Но когда очутился наедине с Алиной, он не смог разыгрывать безразличие. На ней было ярко-голубое шелковое платье свободного покроя, и единственное, о чем он мог думать в тот момент, это о теле, что скрывалось под ним, теле, которое очень скоро сможет видеть обнаженным, когда ему заблагорассудится. Он застал ее за чтением книги. Это занятие было свойственно благородным светским дамам. Уильям спросил, что это за книга, пытаясь не думать о том, как под голубым шелком колышутся ее груди.

– «Роман об Александре». Это о царе по имени Александр Великий, о том, как он завоевал дивные страны Востока, где на виноградных лозах растут драгоценные камни, а растения могут разговаривать.

Уильям и представить себе не мог, что кому-то нравится тратить время на такие глупости, но промолчал. Он принялся рассказывать ей о своих лошадях, собаках и успехах в охоте, о состязаниях по борьбе и рыцарских поединках. Однако это не произвело на нее впечатления. Тогда он заговорил о доме, который строил для них его отец и, чтобы было легче подготовиться к тому времени, когда Алина станет управлять хозяйством, в общих чертах описал, каким ему видится их будущее жилище. Уильям чувствовал, что его слова все меньше привлекают ее внимание, хотя и не понимал, почему. Он подсел к ней как можно ближе и хотел было обнять ее, чтобы убедиться, действительно ли эти сиськи такие большие, какими он их воображал, но Алина отпрянула, прижав к себе руки и скрестив ноги, и бросила на него такой грозный взгляд, что он вынужден был оставить свою затею и утешиться мыслью, что скоро сможет делать с ней все, что захочет.

Однако пока они находились вдвоем, Алина и виду не подала, что может передумать.

– Мне кажется, мы не очень подходим друг другу, – спокойно сказала она, но он воспринял ее слова как проявление очаровательной скромности и заверил, что она-то очень ему подходит. Уильям не мог себе представить, что, едва он покинет дом, Алина ворвется к отцу и заявит, что ни за что на свете не выйдет за него замуж и лучше уйдет в монастырь, а если ее потащат к алтарю в цепях, супружеской клятвы от нее все равно не добьются. «Сука, – думал Уильям. – Ну и сука». Но в этих словах не было злобы, что звучала в словах матери. Он вовсе не хотел сдирать с живой Алины кожу, он мечтал лежать на ее горячем теле и целовать ее губы.

Крещенская служба закончилась объявлением о кончине епископа. Уильям надеялся, что эта новость отодвинет на второй план разговоры о его несостоявшейся женитьбе. Процессия монахов покинула храм, и его своды наполнились шумом голосов направлявшихся к выходу прихожан. Многие из них были связаны с епископом не только духовно, но и материально – одни арендовали его земли, другие работали на него по найму, – и всех интересовало, кто станет его преемником и намерен ли этот преемник что-либо менять. Смерть господина всегда чревата неприятностями для находившихся под его властью людей.

Следовавший за своими родителями Уильям был немало удивлен, увидев идущего им навстречу архидиакона Уолерана. Тот лавировал в толпе прихожан, словно большой черный пес в стаде пасущихся коров; и, подобно коровам, люди обеспокоенно поглядывали на него и спешили уступить дорогу. Он шел, делая вид, будто не замечает крестьян, местных же дворян удостаивая двумя-тремя словами. Подойдя к Хамлеям, Уолеран поздоровался с Перси и, не взглянув на Уильяма, заговорил с матерью:

– Какой позор с этой свадьбой!

Уильям вспыхнул. Разве этот дурак не понимает, что подобное соболезнование звучит неприлично?

Мать не больше Уильяма была расположена говорить на эту тему.

– Я не из тех, кто держит на других злобу, – сказала она.

Уолеран пропустил ее слова мимо ушей.

– Я узнал о графе Бартоломео кое-что такое, что может вас заинтересовать. – Он понизил голос, чтобы не быть услышанным посторонними, и Уильяму пришлось напрячь слух. – Похоже, граф не собирается изменять своей клятве покойному королю.

– Бартоломео всегда был упрямым лицемером, – сказал Перси Хамлей.

Уолеран поморщился. Он хотел, чтобы они слушали, а не комментировали.

– Бартоломео и граф Роберт Глостер не признают короля Стефана, которого, как вам известно, поддерживают Церковь и лорды.

Уильям не мог понять, почему архидиакона так волнует ссора при дворе. Эта же мысль занимала и его отца.

– Но эти два графа не смогут ничего сделать, – вставил он.

Однако мать Уильяма заинтересовалась словами Уолерана.