– За что?

– Их сынок, Уильям, посватался к графской дочери, но она ему отказала, и свадьба расстроилась. Хамлеи чувствуют себя оскорбленными и готовы при малейшей возможности отплатить Бартоломео.

Филип удовлетворенно кивнул. Он был рад, что его это больше не касалось, – у него хватало забот в Кингсбриджском монастыре. А мирскими делами пусть занимается Уолеран.

Они вышли из дома и направились к церкви. Монахи уже ждали. Филип занял свое место во главе, и процессия двинулась.

Наступил волнующий момент, когда он вошел в церковь под пение шедших за ним монахов. Он думал о том, что новое положение символизирует власть, данную ему, дабы творить добро, и душа его трепетала. Жаль, его не видел аббат Питер из Гуинедда – старик был бы за него горд.

Он провел монахов на хоры. Особо торжественные мессы, такие, как эта, нередко служились самим епископом. Сегодня ее проведет архидиакон Уолеран. Как только Уолеран начал, Филип пробежал глазами по толпе прихожан, пытаясь отыскать семью, о которой ему рассказал архидиакон. В центральной части собора стояли около ста пятидесяти человек: те, что побогаче, в тяжелых зимних плащах и добротной кожаной обуви, а простые крестьяне в грубых куртках и валяной или деревянной обувке. Найти Хамлеев было проще простого. Они стояли в первых рядах, неподалеку от алтаря. Сначала Филип увидел леди Хамлей. Уолеран не преувеличивал – вид у нее был действительно отталкивающий. Несмотря на поднятый капюшон, можно было разглядеть большую часть ее лица, покрытого отвратительными фурункулами, которые она беспрестанно трогала своими нервными руками. Рядом с ней стоял грузный мужчина лет сорока – очевидно, Перси. Его одежда свидетельствовала, что этот человек весьма богат и обладает властью, хотя и не принадлежит к высшей аристократии. Их сын прислонился к одной из массивных колонн нефа. Это был статный молодой человек с ярко-желтыми волосами и узкими надменными глазами. Женитьба на дочери графа позволила бы Хамлеям перешагнуть черту, отделявшую мелкопоместное дворянство от знати. Ничего удивительного, что они пришли в ярость из-за несостоявшейся свадьбы.

Филип вновь сосредоточился на службе. На его взгляд, Уолеран вел ее, быть может, чуть скорее, чем следовало. Филип вновь спросил себя, правильно ли поступил, согласившись поддержать кандидатуру Уолерана на пост нового епископа, когда нынешний умрет. Уолеран был человеком знающим, но, похоже, он недооценивал значения религиозных обрядов. Ведь процветание и могущество Церкви в конечном счете лишь средства для достижения главной цели – спасения человеческих душ. Однако Филип решил, что не стоит особенно беспокоиться по поводу Уолерана. Дело сделано, и – кто знает? – старый епископ, возможно, разрушит честолюбивые планы архидиакона и проживет еще лет двадцать.

Прихожане вели себя шумно. Никто не знал слов богослужения, и лишь священники да монахи принимали в нем участие, остальные лишь подхватывали наиболее знакомые фразы да восклицали: «Аминь!» Одни в благоговейном молчании следили за службой, другие слонялись по храму, приветствуя друг друга и переговариваясь. «Это простые люди, – сказал себе Филип, – и ты должен что-то сделать, чтобы привлечь их внимание».

Месса тем временем подошла к концу, и архидиакон Уолеран обратился к собравшимся:

– Большинство из вас знает, что возлюбленный наш приор Кингсбриджский скончался. Его тело покоится здесь, в соборе, и будет погребено на монастырском кладбище сегодня вечером. Епископ и монахи избрали его преемника. Им стал брат Филип из Гуинедда.

Он замолчал, и Филип поднялся, чтобы вывести процессию из храма. Но Уолеран вновь заговорил:

– У меня есть для вас еще одно печальное известие.

Удивленный Филип снова сел.

– Я только что получил письмо, – продолжал Уолеран.

Не получал он никаких писем. Это Филип знал точно, поскольку утро они провели вместе. Что на этот раз задумал хитрый архидиакон?

– В этом письме говорится о потере, которая до глубины души вас огорчит. – Он снова сделал паузу.

Кто-то умер, но кто? Видно, Уолеран знал об этом еще до своего приезда, но держал в секрете, а теперь притворился, будто только что получил известие. Но почему?

Филип мог предположить только одно, и, если его подозрение верно, значит, Уолеран – человек гораздо более честолюбивый и вероломный, чем можно было вообразить. Неужели он обвел их вокруг пальца? Неужели Филип оказался простой пешкой в игре архидиакона?

Заключительные слова Уолерана подтвердили эту догадку.

– Горячо любимый епископ Кингсбриджский, – торжественно произнес он, – отошел в лучший мир.

– И эта сучка там будет, – шипела мать Уильяма, – я в этом уверена.

Уильям взглянул на маячивший вдали фасад Кингсбриджского собора со смешанным чувством страха и желания. Если леди Алина будет присутствовать на крещенской службе, всем им придется испытать болезненное смущение. Тем не менее его сердце учащенно забилось при мысли, что он снова ее увидит. Они рысью приближались к Кингсбриджу – Уильям и его отец на боевых конях, а мать на прекрасном жеребце.

За ними ехали три рыцаря и три конюха. Все вместе они составляли внушительный и грозный отряд, и Уильяму было это приятно. Шедшие по дороге крестьяне отскакивали в сторону перед их могучими конями, а мать все продолжала кипятиться.

– Всем известно, даже этим презренным рабам, – бубнила она сквозь слезы. – Они к тому же смеются над нами: «Когда невеста не невеста? Когда жених Уилька Хамлей!» Ну, выпорола я одного, не помогло. Добраться бы до этой суки! Я бы с нее с живой сняла шкуру и повесила на гвоздь, а саму ее бросила бы воронам.

Уильяму не хотелось, чтобы она продолжала. Семья опозорена, по его вине, – так считала мать, – но он не желал, чтобы ему об этом напоминали.

Они прогрохотали по расшатанному мосту и, хлестнув коней, устремились вверх по улице, ведущей к монастырю. Возле кладбища, к северу от собора, два-три десятка коней уже щипали редкую травку, но ни один не мог сравниться с конями Хамлеев. Подъехав к конюшне, они оставили своих красавцев на попечение монастырских конюхов.

Затем они проследовали через лужайку в том же порядке, в каком ехали: Уильям и его отец по обе стороны от матери, за ними рыцари, а замыкали шествие стремянные. Люди перед ними расступались, но Уильям, видя, как они подталкивают друг друга локтями и кивают, был уверен, что они сплетничают по поводу несостоявшейся свадьбы. Он рискнул украдкой взглянуть на мать и по бешеному выражению глаз понял, что мысли ее заняты тем же самым.

Они вошли в церковь.

Уильям ненавидел церкви. Даже в солнечную погоду в них было холодно и сумрачно, а в темных углах и низких проходах стоял затхлый запах. Но что хуже всего, церкви навевали на него мысли об адских мучениях, а ада он боялся.

Он окинул взглядом собравшихся. Вначале лица были едва различимы в полумраке, но через несколько минут глаза привыкли, однако Алины он не увидел. Они прошли боковым нефом, и он решил, что ее здесь нет. Уильям почувствовал одновременно облегчение и сожаление. И тут увидел ее, и его сердце замерло.

Алина стояла в южной части нефа, неподалеку от алтаря, а рядом с ней находился неизвестный Уильяму рыцарь. Они были окружены стражниками и фрейлинами. Уильям увидел ее со спины, но он знал, что эта копна темных вьющихся волос могла принадлежать только ей. Она обернулась, и он смог разглядеть ее нежную щеку с ямочкой и гордый прямой нос. Ее почти черные глаза встретились с глазами Уильяма. Он затаил дыхание. Эти темные глаза – и без того большие – сделались еще больше, когда она увидела его. Он хотел было притвориться, будто не заметил ее, но не нашел в себе сил отвести взгляд. О, если бы она ему улыбнулась! Хотя бы незаметным движением уголков своих пухленьких губ – из вежливости, не более того. Он слегка наклонил голову – скорее кивнул, чем поклонился. Лицо Алины окаменело, и она отвернулась.