– Как и ты, – сказал Уолеран, – я озабочен тем, чтобы столь важные посты в нашей Церкви занимали энергичные и способные люди, независимо от возраста, и чтобы эти посты не передавались в качестве награды за долгую службу старикам, чья набожность гораздо выше, чем способность управлять.

– Конечно, – поспешно кивнул Филип, считая эту лекцию не вполне уместной.

– А посему вы трое и я должны действовать сообща.

– Не понимаю, к чему ты клонишь, – заговорил Милиус.

– А я понимаю, – заметил Катберт.

Уолеран улыбнулся ему и вновь повернулся к Филипу.

– Буду откровенным, – сказал он. – Сам епископ уже стар. Наступит день, когда он умрет и нам понадобится новый епископ, так же, как сегодня нам нужен новый приор. Монахи Кингсбриджа будут избирать его, ибо епископ Кингсбриджский одновременно является аббатом монастыря.

Филип насупился. Все это к делу не относилось. Они выбирали приора, а не епископа.

Но Уолеран продолжил:

– Конечно, у монахов не будет полной свободы выбора, так как и у архиепископа, и у короля могут быть свои виды, но, в конце концов, именно монахи утверждают такое назначение. И когда придет время, вы трое сможете повлиять на это решение.

Катберт кивал, словно его догадка подтвердилась, но и до Филипа начало доходить, о чем говорил архидиакон.

– Ты хочешь, чтобы я сделал тебя приором Кингсбриджа. А я хочу, чтобы ты сделал меня епископом, – закончил Уолеран.

Вот в чем дело!

Не говоря ни слова, Филип смотрел на Уолерана. Все оказалось очень просто: архидиакон хотел заключить сделку.

Филип был потрясен. Конечно, это не совсем то, что покупка или продажа духовного сана, но и здесь чувствовалось что-то неприятное, торгашеское.

Он постарался трезво взглянуть на предложение Уолерана. Он станет приором! При этой мысли его сердце учащенно забилось. Ему не хотелось думать ни о чем другом.

Возможно, в какой-то момент Уолеран сделается епископом. Какой из него выйдет епископ? Конечно же, весьма авторитетный. Похоже, у него нет серьезных недостатков. Возможно, он слишком по-светски, практично подходит к служению Господу, но тогда это же можно сказать и о Филипе. Однако Филип чувствовал, что, в отличие от него, Уолеран мог быть довольно жестоким, но он также чувствовал, что жестокость эта была вызвана решимостью архидиакона защищать и лелеять интересы Церкви.

Кто еще мог бы претендовать на епископское кресло, когда епископ умрет? Вполне вероятно, Осберт. Случаи, когда, несмотря на официальное требование к священникам соблюдать обет безбрачия, духовный сан переходил от отца к сыну, были отнюдь не редки. Разумеется, будучи епископом, Осберт принесет Церкви гораздо больше вреда, чем в качестве приора. Поэтому стоило поддержать даже и худшего, чем Уолеран, кандидата, лишь бы быть уверенным, что Осберт не станет епископом.

А другие претенденты? Бесполезно гадать. Возможно, пройдут годы, прежде чем старый епископ отойдет в лучший мир.

– Мы не можем гарантировать, что ты будешь избран, – сказал Катберт Уолерану.

– Я знаю, – отозвался тот. – Я только прошу, чтобы вы назвали меня кандидатом. Соответственно то же самое я предлагаю взамен.

Катберт кивнул.

– На это я согласен, – торжественно произнес он.

– И я тоже, – сказал Милиус.

Двое монахов и архидиакон посмотрели на Филипа. Терзаемый сомнениями, он колебался, понимая, что негоже так выбирать епископа, но сейчас в руках Уолерана находилась судьба монастыря. Может быть, неправильно выменивать одну церковную должность на другую – это не базар, – но если он откажется, Ремигиус станет приором, а Осберт – епископом!

Однако разумные доводы сейчас казались слишком абстрактными. Он не мог устоять перед желанием стать приором, несмотря на все «за» и «против». Он вспомнил, как молился накануне Богу и как поведал ему о своем намерении бороться за это место. Сейчас он снова поднял к небесам глаза и в мыслях своих обратился к Всевышнему: «Но, Господи, если не желаешь ты, чтобы сие случилось, сделай неподвижным мой язык, и сомкни мои уста, и сдержи дыхание мое, и пусть онемею я».

Затем он посмотрел на Уолерана и сказал:

– Я согласен.

Кровать приора имела гигантские размеры, в три раза шире любой из тех, на которых когда-либо приходилось спать Филипу. Деревянное ложе находилось на высоте в половину человеческого роста, а сверху лежал пуховый матрац. Чтобы уберечь спящего от сквозняков, кровать была задрапирована пологом, на котором терпеливыми руками набожных женщин были вышиты сцены из библейской жизни. Филип смотрел на ложе не без опаски. Даже то, что у приора была собственная спальня, казалось ему излишней расточительностью – сам он никогда не имел своей спальни, – а сегодня впервые будет спать один. Но такая кровать – это уж слишком. Он бы предпочел матрац, набитый соломой, как в общей опочивальне, а этой кровати место в больнице, где на ней смогли бы упокоить свои старые кости больные монахи. Правда, по-настоящему эта кровать предназначалась не для Филипа. Когда в монастыре остановится особо знатный гость – епископ, лорд или даже сам король, – он займет эту спальню, а приор найдет себе местечко где-нибудь еще. Так что избавиться от нее Филипу будет не с руки.

– Сегодня ты выспишься наконец, – сказал Уолеран не без некоторой неприязни.

– Надеюсь, что да, – с сомнением ответил Филип.

Все произошло очень быстро. Там же, на кухне, Уолеран написал послание, в котором монахам приказывалось незамедлительно провести выборы, а кандидатом назывался Филип. Это послание он подписал именем епископа и скрепил его епископской печатью. Затем все четверо отправились в часовню.

Как только Ремигиус их увидел, он понял, что борьба проиграна. Уолеран зачитал послание, а когда прозвучало имя Филипа, монахи радостно приветствовали его. У Ремигиуса хватило ума отказаться от голосования и признать свое поражение.

И Филип стал приором.

Конец службы Филип провел словно в бреду, а затем направился через лужайку к дому приора, располагавшемуся в юго-восточной части монастыря, дабы вступить во владение своей резиденцией.

Увидев кровать, он понял, что жизнь его изменилась окончательно и бесповоротно. Теперь он стал другим, особенным, и от других монахов его многое отделяло. Он получил власть и привилегии. Но и ответственность. Он один должен был сделать так, чтобы эта маленькая монастырская община не просто смогла выжить, но начала процветать. Если они будут голодать, то по его вине; если предадутся пороку, ответственным за это будет он; если они опозорят святую Церковь, Бог спросит с него. Но Филип отдавал себе отчет, что сам и взвалил на себя это бремя и теперь должен его нести.

Первым делом следовало собрать монахов в церкви и отслужить торжественную мессу. Был двенадцатый день Рождества, праздник Крещения Господня. На службу придут жители Кингсбриджа и множество народу из окрестных селений. Отремонтированный кафедральный собор с крепкой монашеской общиной и зрелищными богослужениями мог бы привлечь тысячу людей и даже больше. Даже сейчас сюда съедутся многие местные дворяне, так как служба – это еще и возможность встретиться с соседями, поговорить о делах.

Но прежде Филипу нужно было поговорить с Уолераном.

– Те сведения, что я тебе передал… – начал он, когда они остались одни. – О графе Ширинге…

– Я не забыл, – кивнул архидиакон, – они могут оказаться поважнее, чем вопрос о том, кто станет приором или епископом. Граф Бартоломео уже прибыл в Англию. Завтра его ожидают в Ширинге.

– И что ты собираешься делать? – с тревогой спросил Филип.

– Попробую использовать сэра Перси Хамлея. Честно говоря, я надеюсь, что он будет сегодня в храме.

– Слышал о нем, но никогда не видел.

– Толстый лорд с безобразной женой и довольно привлекательным сыном. Жену-то ты не пропустишь – она как бельмо на глазу.

– Почему ты думаешь, что они встанут на сторону короля Стефана?

– Они страстно ненавидят графа Бартоломео.