— Не знаю, Алеша, — Аркадий Борисович надел очки и улыбнулся собеседнику, но улыбка получилась какой-то жалкой, вымученной. — Конечно, в тайге, на мелких речках должны быть поселения — староверов, например. К тому же местные народы… Но чтобы к ним выйти, надо иметь хотя бы карту. Я понимаю, о чем вы думаете, — старик стал говорить быстрее, его голос дрожал от внутреннего озноба. — И я вам скажу, что вы правы Алеша. Не ждите, что кто-нибудь в кабинетах вспомнит о нас. Ведь могут и не вспомнить. Когда дело касается семьи, не надо слушать никого: ни друзей, ни родителей, ни государство. Я старше вас, я знаю, что говорю! Жена и сын — это единственное, что по-настоящему теперь для Вас важно. Все остальное — мираж, фикция… Не пишите никаких жалоб, не ждите никаких ответов, выбирайтесь сами, спасайте семью. Иначе, потом себе никогда не простите…

Алексей подумал, что старик говорит слишком горячо. Так говорят, обращаясь не к другим, а к себе, — себе прошлому, когда-то совершившему непоправимую ошибку. Словно угадав его мысли, Аркадий Борисович осекся и грустно усмехнулся:

— Впрочем, что это я… Вы их любите, я вижу, а значит, все знаете сами. Вот и солнышко…

Он с хрипом вздохнул и закашлялся, прикрывая ладонями заросшее седой щетиной лицо. Откашлявшись, пожилой человек встал и пересел чуть подальше, на мокрую от изморози бухту канатов возле фальшборта. Там уже светились первые лучи весеннего солнца.

— А вы сами? Будете выбираться? — не отрывая взгляда от береговой линии, спросил Алексей.

— Алеша, не льстите мне. Я трус. К тому же старый… Я буду день за днем выходить на берег и всматриваться в горизонт в надежде, что власти вспомнят о нас и пришлют пароход. Трусы всегда надеются на кого-нибудь другого, Алеша. Когда река замерзнет, я буду искать вдали собачьи упряжки, или что-нибудь другое… Я всю жизнь чего-то ждал, а оказалось, что я просто ждал смерти. Подожду еще немного. Вы другой, вы молоды, вы не повторите мои ошибки. Спасайте семью… Я не знаю, куда нас везут, не знаю, где это Назино, я не знаю географию, но зато я хорошо знаю людей. Поверьте, куда бы нас не привезли, ничего хорошего там не будет.

— Я понимаю, — тихо сказал Алексей и быстро посмотрел на спящих на чемоданах Веру и Саньку. Ему не хотелось, чтобы жена и сын слышали их разговор. Перед глазами мелькнула недавняя картина: дует холодом с плеса, плещется вода под трапами, на причале идет погрузка на баржи. Ветер треплет белый платок на голове жены инженера. Они с мужем — постаревшие, сломленные, одинокие, стоят возле груды вещей, поддерживая друг друга; а сверху, с палубы первой баржи, им весело кричит неунывающий Лужа: «Поднимайся к нам, пидор! Ты же помнишь, — мы ласковые…»

На инженера и его жену было жалко смотреть. К счастью, они попали на другое судно. Вообще, людей из их купе раскидало по каравану: на одну баржу с Измайловыми попали только Аркадий Борисович и женщина в желтом берете. По привычке они держались вместе.

— Я понимаю, — повторил Алексей. — Блатные…

— Вы совсем не знаете жизнь, — мягко возразил Аркадий Борисович. — При чем здесь блатные? Не в них опасность. Блатные могут напасть, но добивать, догрызать будут другие. Алеша, Алеша… Посмотрите вон туда, — старик, грустно улыбаясь, незаметно кивнул головой в сторону большой компании бездомных, расположившихся по соседству. Некоторые из них проснулись, двое мужиков, ежась от холода, сплевывая, щурились на солнце. Возле них сидела толстая бесформенная баба с багровым спившимся лицом. Рваное, грязное пальто с чужого плеча на необъятном теле трещало по швам, маленькие сонные глазки, поблескивая, шарили по палубе.

— Вот кого надо бояться, — негромко и очень серьезно продолжил Аркадий Борисович. — Блатным нужно только сломать жертву, подавить ее волю, дальше она становится неинтересна, а для этих с подавленной воли все только начинается. Для них слабость — это сигнал к нападению. И жалости они не знают. Поверьте старому человеку, Алеша, — в нищете и лишениях, если они не добровольны, ничего святого нет. Уберите из их сознания неуверенность, и вы получите такого зверя…

— Сгущаете краски Аркадий Борисович, — немного холодно ответил Алексей. Ему стал неприятен этот разговор. Когда теряешь надежду, хочется слышать только хорошее.

— Смотрите! — вдруг громко прервала их разговор женщина в желтом берете. Алексей удивленно повернулся. О ее присутствии почти забыли — в эшелоне она еще иногда разговаривала, односложно отвечая на бытовые вопросы, но здесь, на барже, за двое суток она не сказала ни слова. Все время несчастная женщина, трясясь от холода, сидела на своем маленьком фибровом чемоданчике, опустив голову и пряча замерзшие руки в рукава пальто. Сейчас она привстала, показывая рукой куда-то вперед. Алексей проследил за ее взглядом и тоже привстал. Следом за ним, то тут, то там стали подниматься другие люди.

Прямо по курсу открывалось фантастическое зрелище. Иртыш впадал в Обь. Широкое, в две версты, русло Иртыша сливалось с огромным, блистающим на солнце морем. Вдали слышался глухой рокот, словно там дышало и шевелилось какое-то невообразимое чудовище. У Алексея сразу мелькнула мысль, что они видят край мира, за которым обрывается реальность.

— Вот это да! — выдохнул рядом Санька. Он проснулся и, вскочив на ноги, с жадным детским любопытством впитывал в себя потрясающую картину.

Те, кому довелось увидеть слияние двух крупнейших рек Западной Сибири, навсегда запомнили это величественное зрелище. Левый, низкий, болотистый берег был до горизонта покрыт водой. А правый, словно вставший на дыбы край древнего материка, крупными обрывами врезался в необъятные водные пространства. Звенящее безмолвие, нарушаемое лишь далеким глухим рокотом, красная от лучей восходящего солнца вода до горизонта и приподнятые доисторическим разломом тектонические плиты материка производили жутковатое впечатление, от которого захватывало дух. Жители средней полосы, стоя на баржах, только сейчас по— настоящему поняли, где они находятся. В этот момент каждый чувствовал себя тем, кто он есть на самом деле, — ничтожной песчинкой перед лицом великой природы. Здесь их крик мог услышать только Бог.

Далекая первая баржа, дымя трубой, стала поспешно уходить вправо, меняя курс на восток, навстречу встающему над разливом солнцу. Приблизительно через час их судно, расходясь с каменными порогами, тоже начнет по дуге описывать плавную циркуляцию, пока стрелка компаса не задрожит на отметке «ОСТ». Баржи, одна за другой, вступали в заболоченное царство Оби. Вера еще спала, по-детски подложив ладонь под щеку. Солнечные лучи вплотную подобрались к ее лицу. Под глазами синели круги, веки слегка подрагивали. Наверное, жене что-то снилось. Сейчас она была бесконечно далека от сибирского водораздела. Там, где она находилась, было тепло и нестрашно; там по утрам ветер доносил в открытое окно запах свежего хлеба; на столе, на скатерти стояли цветы, и еще была жива мама… Алексей аккуратно, с глубокой нежностью, поправил на ее плечах влажное пальто.

Железная дверь рубки хлопнула, и по трапу спустился небритый человек в брезентовом плаще.

— Санька, никуда не отходи от мамы, — быстро шепнул Алексей застывшему возле фальшборта сыну. Санька, не отрывая глаз от необыкновенного вида, кивнул головой. Осторожно переступая через лежащих на палубе людей, Алексей направился к небритому человеку.

— Две буханки хлеба и полведра вареной картошки, — не глядя на него, сказал матрос, облокотившись на планширь. — За все пять червонцев.

За пятьдесят рублей можно было скупить весь товар на полке сельского магазина. Ровно за столько они с Верой продали пианино и шкаф с книгами. Но Алексей, даже не раздумывая, сразу кивнул головой. Первые сутки на реке научили его не думать о будущем.

…Эти сутки, наверное, были самыми тяжелыми в их жизни. Никто не знал, сколько им придется плыть, люди расселись на палубе и в общем молчании провожали взглядами уходящий вдаль берег со старинной крепостью на гребне мыса. Никому в голову не приходило, что путешествие по воде может оказаться долгим. Люди еще не привыкли к сибирским просторам.