– Хорошо. Держится, лечение переносит терпеливо. Говорить может. Но не встаёт, само собой. На берег придётся спускать на носилках.

– Кстати, когда мы прибудем?

– Завтра утром. Уже вот-вот.

– Ну и отлично. Устал?

– Нет. Бывало намного хуже. – Хедаль тихо рассмеялся. – Честно говоря, немного жалею, что не имел возможности прикончить этого ублюдка. Я бы с удовольствием.

– Так это и не я сделал. Он сам. И чем это он тебе-то не угодил?

– Да хотя бы тем, что его люди учудили в деревне. Ты-то не видел. Сходную картину я помню по своей родной деревне. – Он потемнел лицом. Несмотря на то что прошло уже много времени, рана кровоточила по-прежнему. – Я живо вспомнил маму, сестёр… Да и сам. Если б не ты, я б до сих пор рубил руду или крутил ворот какой-нибудь, если б ещё не подох.

– Ладно, Хедаль…

– И в поместье тоже. Ты же знаешь, что он оставил восемь своих наложниц с маленькими детьми, мол, хватайте, кто какую хочет? Да и рабыни у него мне кое-что порассказали, как он любил развлекаться. Хорошо ему, что он утонул, я б ему кишки-то повымотал… Ненавижу таких, как он!

– Он всё-таки сын графа Бергденского, Хедаль. Не стал бы ты всё это делать, я б не дал.

– Да ладно. Потом сказать, что он погиб в бою, и делов…

Риган расхохотался.

– Ты быстро учишься. Далеко пойдёшь. Ладно. Проводи меня к девице.

У входа в каюту герцог сбросил промокший плащ, отдал его слуге, который вышел от дочери графа Бергденского с пустой мисочкой, и смахнул с лица капли растаявшего снега.

– Как она? – уточнил он и у слуги.

– Поела, господин, – доложил тот. – Чувствует себя, вроде, получше. Не спит.

– Вот и отлично.

Герцог, пригнувшись, вошёл в низкую дверку и осторожно прикрыл её за собой. За поскрипывающими стенами каютки продолжался серый, но ещё светлый пасмурный вечер, а здесь даже несмотря на подвешенный на длинной цепи светильник было темновато, видимо, чтоб свет не раздражал больную. Окно было мутное, лишь чуть протёртое от соли, в каютке сильно пахло смесью лекарственных запахов и свежим бульоном.

Было тесновато. Большая каюта была так загромождена вещами и всем, что требовалось для офицерских совещаний, что её не смогли разгрести для пострадавшей. Поэтому поместили спасённую в маленькой каютке, выкинув оттуда всё, что врач посчитал лишним. То есть почти всё, кроме мебели. Теперь здесь остались только кровать, крохотный столик и скамейка, подставленная к кровати для удобства, чтоб можно было ставить и класть туда всё то, что могло понадобиться больной – подниматься она, понятно, не могла.

Была, конечно, и массивная жаровня, полная углей, которая распространяла вокруг упоительное сухое тепло, так что в каюте можно было бы и догола раздеться. Среди всяческих вещей на кораблях флотилии нашли и притащили сюда всё самое лучшее, потому стены были закрыты тремя большими гобеленами, а кровать застелена пушистым одеялом, которое герцог пожертвовал из своих запасов.

Под одеялом едва угадывалось тело молодой женщины. Она лежала на спине, но отвернувшись от двери и прикрыв глаза. Поверх одеяла она положила одну руку – хрупкая белая кисть, бессильная и неподвижная, была на удивление трогательна. По подушке рассыпались густые волосы, цвета которых Риган сперва не разобрал.

– Миледи, – негромко позвал он и шагнул поближе, отводя рукой с дороги висящий на уровне груди светильник. Каютка была такая маленькая, что от двери до кровати пришлось бы сделать не больше двух семенящих шагов.

Она слегка, едва заметно вздрогнула и медленно повернула голову на звук.

– Я – герцог Кольдеронский. Как вы себя… – начал он и осёкся.

На него смотрели глаза цвета тёмного неба, огромные на похудевшем лице с острыми скулами и несколько крупноватой нижней челюстью. Полные, чётких очертаний губы, нос с небольшой, почти незаметной горбинкой, впалые щёки, высокий лоб, обрамлённый крупно вьющимися волосами. Глаза…

– Инга, – выдохнул он. Смотрел, не веря, но больно сжавшееся сердце не позволяло думать, что это просто маара, видение… Это лицо, так похожее на то, которое снилось ему ночами, после чего он просыпался и плакал, глаза, смотревшие на него с фотографии, бережно хранимой, как самая большая драгоценность. Он смотрел, не находя в себе сил произнести хоть слово, будто боялся, что видение рассеется. И потому увидел тот момент, когда её глаза расширились, вспыхнув узнаванием, и стали ещё больше, ещё яснее. – Господи, Инга…

– Слава? Ростислав?! – Она попыталась подняться, но мужчина, сделав ещё один шаг, прижал руки к её груди, не дал шевельнуться. – Славушка?!

– Инга… Тише, тише… Ты? – Он потянулся немедленно обнять, но вспомнил, что молодая женщина изранена, и просто, изо всех сил сдерживаясь, со всей бережностью сжал в ладони её руку. – Девочка моя.

Она на мгновение отвернулась от него, потом повернулась снова; в уголках её глаз набухли и заскользили по щекам прозрачные капли. Он прижал к губам её руку, целуя каждый палец и ладошку, маленькую и нежную, как у ребёнка. Они смотрели друг на друга, не имея сил оторваться или что-то сказать, и ещё не до конца веря.

Потом заклятье молчание спало.

– Я, наверное, сплю, – пробормотала Ингрид.

– Тогда и я сплю. – Риган тоже плакал, даже этого не замечая. – Но главное, что мы с тобой в одном сне. Девочка моя. – И всё же обнял её, очень осторожно. Ингрид вздрогнула, застонала сквозь зубы. – Прости. Прости, родная. Ложись, вот так. Тебе, конечно, ещё нельзя двигаться. – Он посмотрел на её бледное лицо, на повязку, едва видимую в маленьком вырезе рубашки, и лицо его стало жестоким. – Значит, это ты… Значит, именно тебя эта мразь… Да, ему повезло, что он погиб. Я бы сейчас с удовольствием с ним побеседовал. По методу Хедаля…

– Скиольд мертв? – тихо спросила Ингрид.

– Да, Инга, да, сердце моё, все в порядке…

– Ингрид.

– Что? Ах, да. Ты теперь Ингрид. Дочь графа Бергденского. Дочь графа?

– Приёмная.

– Я так и понял. Господи, мне и в голову не пришло, что это можешь быть ты. Я даже не знал, что граф взял в приёмные дочери террианку.

– Так уж получилось. Слава…

– Риган. Теперь меня зовут Риган.

Они оба рассмеялись, он – лучась от счастья, которого в одночасье стало так много, что оно, казалось, не помещается внутри и изливается наружу, а она – слабо, потому что чувствовала сильную дурноту. Да и себя почти не чувствовала. К счастью, потому что в теле ещё оставалось слишком много страдания. Риган почувствовал это и припал к её руке, осторожно перебирая её пальцы.

– Тише, тише, не шевелись. Как ты? Как ты, солнце моё, скажи, как себя чувствуешь?

– Немного лучше. Но такая слабость…

– Что с тобой было после того, как нас раскидало? Расскажи мне.

– Сперва ты, – попросила Ингрид. – У меня мысли мешаются. Мне всё кажется, что это только видится.

Он пожал плечами.

– Со мной-то всё было хорошо. Я тогда вернулся из леса, обнаружил, что тебя нет, заметался… И наткнулся на своих приятелей. На Эбера сотоварищи. Помнишь его?

– Его? Да.

– Дальше мы шли вместе: через переход, потом по землям империи. Повстречались с императором Гвеснером и случайно спасли ему жизнь.

– Случайно?

– Поверь, совершенно случайно. После этого бились под Эмвелом с его дядей, победили и дальше уже устраивались в этой жизни под покровительством Гвеснера. Я стал военным лордом, а через какое-то время император утвердил моё право на наследование (должен тебе сказать, что титул военного лорда, как правило, носит у них наследник престола, хотя бывает и иначе) и усыновил меня. Сложно сказать, чем я ему так понравился. Я уже привык. А малыш-то давно тут обжился. Он, понятно, и не знает другой жизни. Теперь он Ивар. Я его так назвал, подумал, что больше всего будет похоже на изначальное имя.

– Малыш? Ванюша? Он жив? – Она снова заскребла руками, попыталась приподняться.

– Жив, – успокоил Риган, настойчиво укладывая Ингрид обратно. – С ним всё в порядке. Скоро пять исполнится. Слава Богу, на этот день рождения я смогу подарить ему маму. Пожалуйста, не двигайся. Вот сейчас, если с тобой что-нибудь случится, это будет уже слишком. Пожалуйста, дай врачам тебя вылечить.