Проходили годы. Старый супруг тяжело заболел; с ним случилось несколько ударов, приведших его к полному параличу. Поехали в Петербург для консультации с лучшими авторитетами, которые посоветовали австрийский курорт, и графиня вместе с бедным парализованным и их восьмилетней дочерью уехали в Вену. Однажды сидела она возле своего неподвижно лежавшего в кресле, утратившего уже дар слова супруга, жизнь которого проявлялась лишь в живом, колющем взгляде, как вдруг она услыхала крик; это был голос ее ребенка. Она бросилась по направлению крика и увидела, что маленькая Анна, игравшая с обручем, упала в бассейн фонтана. Прохожий бросился вслед за ней и спас дрожащее от холода и страха дитя, передал его матери и представился, это был Бальзак!
Здесь начинается роман, который с этой минуты перестает быть чисто рассудочным, роман на глазах парализованного, который мог только взглядами выражать свой протест. Бальзак стал неразлучен с супружеской четой, сопутствовал ей в Петербург, где перед возвращением на Украину они задержались на продолжительное время. Бальзак хлопотал об аудиенции у императора Николая I, в которой ему тем не менее было отказано, а общество, восторгавшееся его книгами, было по отношению к нему чрезвычайно сдержанно. Это было в то время, как он произнес свою известную фразу: «Я получаю пощечину, предназначенную Кустину». Граф Кустин был год назад чрезвычайно тепло принят в Петербурге при дворе и в обществе и издал книгу, в которой весьма нелестно, между прочим, отозвался о Бальзаке.
Николай I сказал: «Я ничего о нем больше знать не хочу», и все двери оказались для Бальзака закрытыми.
Из Петербурга Ганские все время в сопровождении Бальзака уехали в свое поместье, где сестра бабушки моей вскоре потеряла своего мужа и вышла замуж за своего полубога. Эта связь была тем не менее кратковременной. Они уехали в Париж, где она купила себе большой дом, но год спустя Бальзак в нем же умер. Улица поныне носит его имя.
Я часто затем видела сестру моей бабушки в ее доме, который походил на полный благоговения памятник Бальзаку. Она жила там со своей единственной дочерью и ее супругом графом Георгием Мнишек, последним потомком рода Мнишек, к которому принадлежала и знаменитая Марина Мнишек, вышедшая замуж за Лжедмитрия. Оба брата, Георгий и Леон, Мнишек были владельцами Вшиневцов, где Лжедмитрий сочетался браком с Мариной (я была там ребенком и помню еще и теперь золотой экипаж молодоженов). Супруга Леона Мнишек, урожденная Потоцкая, была владелицей Ливадийского дворца, находящегося в Крыму и впоследствии проданного ею Александру II. В этой царской резиденции умер Александр III.
Я вспоминаю теперь о едва ли не единственном стихотворении, написанном Бальзаком в шутку своей жене, стихотворении, часто цитируемом в нашей семье. Прошло более 50 лет с тех пор, как я его слышала, и могу привести его лишь в выдержках, и если в нем встречаются ошибки в стихосложении, то это, вероятно, более моя вина, чем Бальзака.
La Polonaise
Partir, et puis ne plus partir,
Beaucoup promettre et peu tenir,
A tout, amoureux de la veille,
Ouvrir toujours un peu l’oreille
Et la porte à tout venant.
Vous rappeler qu’on est comtess,
Et faire fi de la nobles,
Pour la roture du talent,
Plaisauter chimie, physique,
Nier grec et nier latin,
Traiter Rossini de bambin
Et n’admetter en fait de musique
Que la mazurka de Shopin.
N’est-ce pas là la Polonaise
Telle qu’on la voit à Paris?
Par l’esprit seul un peu française
Et par le cœur de son pays.
Véritable oiseau de passage,
Qui mène sa vie en garni,
Sûr de trouver sur tout rivage
Un arbre au vert feuillage
Pour y poser … son nid,
Quand Eve, notre vieille mère,
Eut cette trop fameuse faim
Qui compromit le genre humain,
Au moins, cette femme légère
C’est qu’Eve était Française;
Suivit Adam dans sa misère,
Eut-elle été Polonaise,
Notre sort eut bein change!
Que serait devenu l’homme?
Car Eve aurait cueilli la pomme
Mais n’en aurait jamais mangé.
(ПОЛОНЕЗ
Уйти, чтобы потом остаться,
Много обещать и мало выполнить,
Быть влюбленной накануне,
Но держаться настороже
У открытой двери.
Помнить, что вы графиня,
И пренебрегать положением
Ради разнообразных талантов,
Шутить над химией и физикой,
Отрицать греческий и латынь,
Называть Россини ребенком
И признавать музыкой
Только мазурку Шопена.
Не такой ли полонез
Мы видим в Париже?
По духу немного француженка,
Но с сердцем своей страны.
Настоящая перелетная птица,
Которая живет полной жизнью
И на любом берегу найдет
Дерево с зеленой листвой,
Чтобы свить там гнездо.
Когда Ева, наша праматерь,
Почувствовала голод, она
Поставила под угрозу человечество;
Эта легкомысленная женщина
Явно была француженкой
И в беде последовала за Адамом.
Была бы она полькой,
Нас ждала бы иная судьба!
Что стало бы с человеком?
Если бы Ева и выбрала яблоко,
Она никогда бы его не съела. – Пер. с фр.).
Если я сказала, что это стихотворение было едва ли не единственным стихотворением Бальзака, то я ошиблась. Помню, в 1857 г. я часто видела мою тетю, лежащей в кресле под прекрасным портретом работы Бакиарелли, знаменитого итальянского художника, бывшего при дворе короля Станислава Августа. Портрет этот изображал отца моей тетки, графа Адама Ржевусского – польского посланника при саксонском дворе, «красавца Ржевусского», как его называли в мемуарах того времени. Его двоюродный брат Северин Ржевусский вместе с Потоцким и Браницким подписали договор в Тарговицах, по которому Польша перешла к России.
Я видала у моей тетки старую, поблекшую гравюру, изображавшую его. Эта гравюра была ее первым подарком Бальзаку после их встречи в Шёнбрунне, и на ней я видела следующее рукою Бальзака написанное четверостишие:
Que j’aime ce portrait malgré sa couleur somber!
Comme il est ressemblant! Comme il parle à mon cœur!
On a dit bien sourent: «Le bonheur est une ombre!»
Moi, je dis à mon tour: «Une ombre est du bonheur!»
(Как мне мил этот портрет, несмотря на его мрачный цвет!
Как он похож! Как много говорит моему сердцу!
Мне скажут, улыбаясь: «Счастье – это тень!»
А я отвечу: «Тень – это счастье!» – Пер. с фр.)
