Широкая автономия была предоставлена Польше в 1861–1862 гг. Великий князь Константин, брат Александра II, был назначен наместником Польши. Маркиз Велепольский получил назначение начальника гражданской части, в то время как отец мой занял пост министра внутренних дел. В его распоряжение был предоставлен прекрасный замок Мостовского. Живший во дворце великий князь был окружен блестящей свитой, особенно подчеркивавшей значение наместничества. Гофмаршалом был граф Хрептович, богатый литовский магнат, бывший ранее русским послом в Лондоне. Жена его – графиня Нессельроде – была дочерью знаменитого канцлера Нессельроде.

Великий князь был окружен большим числом адъютантов, как то: кавалергардом, ротмистром Киреевым, лейтенантом Арсеньевым (бывшим впоследствии воспитателем великих князей Сергея и Павла), графом Комаровским, женатым на графине Паниной, князем Ухтомским, лейтенантом Казнаковым и другими. Это были все люди высшего общества и прекрасного воспитания. Было обращено особое внимание на то, чтобы они хорошо владели французским языком, дабы не вызвать у поляков неудовольствия и, наоборот, снискать их расположение.

Придворными дамами были графиня Комаровская и госпожа Бибикова, впоследствии княгиня Кропоткина, для замещения которой спустя некоторое время была назначена я. Заведующим канцелярией великого князя был дипломат польского происхождения Тенгоборский, бывший прежде долгое время атташе в Дании. Сестра его была замужем за венгерским политическим деятелем графом Эстергази.

Обер-гофмейстериной великой княгини была вдова адмирала Лазарева, геройского защитника Севастополя, старшая дочь которой Таня была старше меня, младшая же – Анна, вышедшая замуж за Скалона, была моих лет. Сестра моя и я с нею очень подружились, и дружба наша длилась до ее смерти. Все мы были вскоре приглашены принимать участие в играх маленькой великой княжны Ольги (впоследствии королевы Греческой) и Веры (ставшей затем герцогиней Вюртембергской). Великая княжна Ольга была прелестным ребенком неописуемой доброты и приветливости; ее большие голубые глаза отражали чистоту ее ангельски доброй души. Весной эти приглашения во дворец Лазенки были для меня источником большой радости, так как взамен комнатных игр нам было разрешено совершать поездки верхом в прелестном Лазенковском парке, в одном из красивейших парков Европы.

Еще сегодня вспоминаю я с большим удовольствием о маленькой арабской лошадке, на которой я ездила верхом. Князь Павел Сангушко, женатый на графине Борх, двоюродной сестре моего отца, подарил великой княгине эту лошадку, происходившую из знаменитого Славутского конного завода, разрушенного во время революции, в дни Керенского. Собственник завода князь Роман Сангушко был жестоким образом умерщвлен солдатами после того, как звереподобные люди на его глазах изнасиловали и убили двух его племянниц.

Дом моей матери пользовался большой любовью как со стороны русских, так и поляков, и у нас прилагались все старания слить эти два элемента. До 11 ч. вечера разрешалось моим сестрам и мне под надзором нашей гувернантки мисс Веллеслей в углу зала разливать чай. Русская и польская молодежь толпилась вокруг нас. Поляки превосходили в блеске русских, и их разговоры были интереснее и содержательнее, но я должна признаться, что в свои пятнадцать лет тогда находила большую прелесть в блестящей форме гродненских гусаров и голубых и желтых уланов. Особенной приманкой для гостей в моем родительском доме было частое присутствие госпожи Калерги, урожденной графини Нессельроде, дружившей с Вагнером, Листом и Ленбахом. Она часто играла у нас на рояле.

Принц Эмиль Витгенштейн, друг и родственник моего отца, был также предоставлен великому князю для особых поручений. Отец мой предложил ему жить у нас, поскольку замок Мостовского был достаточно просторным. Присутствие принца Витгенштейна весьма содействовало большому оживлению нашего дома. К нам, детям, он всегда относился прекрасно. Читал нам часто свои стихи, почти все описывавшие военные эпизоды во время его пребывания на Кавказе, о котором он отзывался с большим восторгом. Он был любителем балета, познакомился с очень известной тогда танцовщицей Стефанской, на которой впоследствии женился и от которой имел трех сыновей. Великий герцог Гессенский подарил ей и ее детям титул баронов Клейдорф.

К тому времени король Вильгельм послал трех уполномоченных курьеров в Варшаву, чтобы войти с великим князем в соглашение относительно выдачи политических преступников в противоположность Англии и Франции, дававшим им приют у себя. Этими уполномоченными были генерал-адъютант фон Раух, брат графини Елизаветы Ферзен и майор Берди де Барнуа, ставший впоследствии военным министром. Они были торжественно приняты при дворе великого князя Константина, приглашавшего их почти ежедневно к своему столу, в то время как польское общество весьма холодно их приняло. Они были также частыми гостями в доме моих родителей. Генерал Тресков, прототип благовоспитанного сентиментального немца того времени, ныне почти совершенно исчезнувший тип, глубоко полюбил Таню Лазареву (впоследствии интимную подругу принцессы Марии Баденской, матери принца Макса), просил ее руки, но получил отказ. С тех пор в течение 25 лет ежегодно до самой его смерти в день, когда им было сделано предложение, госпожа Лазарева, где бы она ни находилась, получала от него букет фиалок. Часто в доме моей пратетки графини Ржевусской, урожденной княгини Любомирской, встречалась я с охотно у нее бывавшими великим князем и великой княгиней. Я ясно ее вижу пред собой, эту 87-летнюю старуху, сидящую прямо, никогда не опираясь о спинку, в своем кресле в белом парике, причесанную по моде 20-х годов.

История ее жизни была необычайна. В 1793 г. находилась она со своей матерью в Париже. Ввиду того, что эта последняя была близка к королеве Марии-Антуанетте и пользовалась ее добрым расположением, мать и дочь были арестованы и посажены в тюрьму. Вскоре затем мать забрали и в телеге повезли на эшафот. Моя прабабушка охотно показывала пожелтевший от времени лоскуток бумаги, на котором малоразборчиво кровью были нацарапаны слова. Эти слова, смысл которых можно было с трудом разгадать, написаны ее подруге, принцессе Салм-Салм, также казненной в Париже. Это были трагические слова матери, полные отчаяния: «Через два часа я умру на эшафоте, сжальтесь над моим ребенком». Так как у нее не было ни пера, ни чернил, она поранила куском дерева свою руку, чтобы написать эти несколько слов. Она передала эту записку жене тюремного сторожа, которой она поручила и свое дитя, с просьбой разыскать принцессу Салм-Салм. Наступил термидор, царство террора прекратилось, жена тюремного сторожа стала прачкой и сохранила у себя маленькую польку, которая изучила ремесло своей приемной матери и была через несколько лет ее поддержкой. Однажды в начале XIX века обе они пошли в гостиницу, отнести белье иностранцам, старику и молодому человеку, говорившим по-польски. «Вы говорите, – воскликнула маленькая полька, – на том языке, на котором говорила моя мать!» Иностранцы заинтересовались, и старик начал расспрашивать прачку о молодой девушке. Эта все рассказала, и оказалось, что старик был князь Любомирский, брат казненной, другой же, молодой, был его племянник – граф Ржевусский. Князь Любомирский забрал свою племянницу Розалию в Польшу, где она вышла замуж за своего кузена, графа Ржевусского. Она вела открытый дом в Варшаве и получила чин статс-дамы с бриллиантовым портретом, высшее назначение, которое женщина могла получить при русском дворе. (Статс-дамы носили усыпанный бриллиантами портрет императрицы на левом плече.) Ее очень ценили при дворе и в обществе. Дочь ее вышла замуж за Дона Гонорато, князя Теано, впоследствии герцога Сермонета из знатного рода Гаэтани.

Жена великого князя Константина одарила своего супруга сыном; было решено назвать его в угоду русским – Вячеславом, в угоду же полякам – Вацлавом. Этим надеялись примирить обе славянские расы, но вышло наоборот. Когда русский, говоря о новорожденном, называл его Вячеславом, поляк, выходя из себя, вызывающе восклицал: «Вы хотели сказать Вацлав, этот ребенок родился в Варшаве, он – поляк». Когда же поляк называл его Вацлавом, русские негодовали и называли это наглостью.