ПРОЛОГ

В мире существует множество религий и культов, но самым распространённым верованием является Двоебожие. Возникло оно в Илру́нии, единой эльфийской империи, и корнями своими уходит в руническое язычество. У тёмных и высших эльфов испокон веков существовала традиция включать в свой пантеон богов завоёванных ими племён. Как правило, такие божества получали статус «сыновей» и «дочерей» в общей системе верований. Подобным образом древние эльфы обосновывали сакральную природу своей власти и превосходства. Однако время шло, войны велись и прекращались, а список богов и богинь стал слишком громоздким для отправления религиозных обрядов. В молодом государстве эльфов не раз проводились реформы по упорядочению пантеона, однако проблема вскоре вновь проявляла себя. Даже двадцати семи богов оказывалось чересчур много – Илрунии нужен был монотеизм.

Изменения пришли из народа. В 606 году До Падения Саркальту́ра даэрунский пророк Уа́йна из Тласка́лы начал проповедническую деятельность. В своих речах пророк называл Вера́нте, покровителя магии, единственным истинным богом, Всеотцом, а остальных – выдумкой ушлых до податей священников. Подобные слова привели Уайну к конфликту с топилькоа́тлем Уанта́ром – верховным жрецом и советником императора. Советник организовал розыск своего обидчика, и вскоре его под конвоем повезли в направлении Мола́рских гор. Там Уайну собирались приковать к чака́не, огромному ступенчатому кресту, и оставить на съедение агрессивным птицам. От неминуемой смерти мятежного святого спас сам император. Капа́к I в тайне увлекался учением пророка и даже инкогнито посещал его проповеди. Освобождение Уайны вызвало бурную реакцию топилькоатля Уантара. В своих письмах императору он предупреждал, что нашлёт на того гнев небес и предаст анафеме. Государь не стал терпеть подобные заявления и повелел казнить зазнавшегося клерикала. В качестве нового топилькоатля он назначил Уайну, который сразу принялся за преобразования. Так появился Веранти́зм, и примерно так в течение всей истории проходили любые его изменения.

Второго бога эта религия приобрела в правление Ма́нко III. Являясь чрезвычайно набожным эльфом, император был убеждён, что вся Илруния должна находиться в лоне единой церкви. Эльфийская империя к тому времени полностью заняла континент, и примерно половину её населения составляли люди. Потому они крайне неохотно принимали эльфийского Всеотца. Даже гонения на людских жрецов не приводили к ожидаемому результату. Тогда Манко III пошёл иным путём. В одной из проповедей пророк Уайна упоминал о пришествии «владетеля людей, который встанет по левую руку от владетеля рунов». Руководствуясь данным постулатом, специальный комитет по церковным делам разработал концепцию очередной реформы. В Верантизм вводилось новое божество – Великая Мать, которая объявлялась покровительницей человеческого рода. На эту роль комитет избрал Э́лию – рыжеволосую богиню весны, которая присутствовала во многих людских пантеонах и, вероятно, была заимствована ими у общих предков. Так император установил равенство разумных рас и одновременно закрепил эльфийское превосходство, объясняя его через власть отца в семье. В результате Верантизм стал Двоебожием. Реформа прошла не слишком гладко, но поддержка друидов, которые и раньше молились этой богине, помогла армии подавить человеческое сопротивление. А волнения эльфов подавили быстрее людского.

Илруния давно распалась, но Двоебожие продолжает существовать. Церковь Всеотца Веранте фактически пала вместе со своей страной, а вот поклонники Великой Матери не знают горя. Но грядёт новая реформа. Как и раньше, вызванная противоречиями между священством и царством, она пройдёт карающим пламенем по земле Скаарвии. А когда огонь потухнет, неведомый враг нанесёт удар. Из пепла возродятся две птицы с одним лицом и начнут борьбу, которая истощит обеих. Выжженные поля обагрятся кровью, и красная пелена покроет земли Да́рласа. Некогда скрытый за кулисами мира, оркестр войны начнёт свой жестокий концерт. Однако завершить его он не сможет – приближаются перемены, к которым никто ещё не готов. Нарушив ход времени ради превосходства, лавровый венец обрёк всех на хаос. А ты, лепесток, оторвёшься от своего цветка и пролетишь над пламенем, ведомая ветром раздора. Слышишь этот гул? Буря уже началась.

ГЛАВА I

И́рис Ко́трин очнулась от неприятного сна. За окном уже давно было светло, хотя казалось, что вечером она прикорнула всего на минутку. Рядом с кроватью валялась раскрытая книга «Религии мира» ро́мульского мыслителя То́маса из Акви́но. Когда-то девушка обещала своей бабушке прочитать этот фолиант, но он был написан таким отвратительно вычурным языком, что процесс чтения неизбежно становился пыткой. Время шло, старушка Ма́ргрет Котрин умерла чуть больше года назад, а Ирис так и не смогла осилить книгу.

Девушка встала с постели, отряхнула светлые волосы и, накинув неброский халат, отправилась к умывальнику. В это время в окно её небольшого, но по деревенским меркам дорого обставленного дома кто-то постучал.

– Ирис! Ирис, открывай! – раздался сварливый женский голос. – Опять она спит до обеда. Ух, бабка бы тебя проучила! Она-то спозаранку вставала, не то, что ты!

– Уже иду, тётя Бри́тта!

С тех пор, как Маргрет Котрин не стало, Ирис приходилось туго. Бабка её была травницей, любимой всей округой, и не находилось в Ме́ларене такого человека, который не поминал её добрым словом хотя бы раз в неделю. Денег у местных было немного, поэтому за лекарства они обычно расплачивались мясом, яйцами, молоком и другими продуктами сельского хозяйства. Один мастер даже сделал старушке печку, когда она вылечила его сына от ангины. Поэтому Маргрет легко могла содержать себя и внучку, не имея собственного скота и кур. Внучка, конечно, любила жить в достатке, а вот постигать бабкино ремесло – не очень. Тем не менее, до смерти в возрасте 93 лет старушка всё-таки научила Ирис основам своей науки, а также оставила массу книг и рецептов – на всякий случай. Этим белокурая девушка, которой не было ещё и двадцати, зарабатывала на свою жизнь. Деревенские не слишком высоко оценивали варева и мази Ирис, но всё же многие относились к ней снисходительно.

По-прежнему растрёпанная, с лицом, не до конца вытертым после умывания, юная травница открыла дверь нежданной гостье.

– Ну, наконец-то! Я уж думала, помру тут, пока тебя жду.

– Простите, тётя Бритта.

– Ладно уж, чего там. Смотри, с чем я к тебе пришла, – только сейчас Ирис заметила, что у женщины в руках была клетка с гусем. – Сеня мой заболел. Пёрышки у него выпадают, сам он от еды отказывается и не ходит почти по двору-то.

Ирис равнодушно взглянула на птицу:

– Тетя Бритта, зачем Вы ко мне опять своего гуся притащили?

– Так чтоб ты посмотрела, чего с ним.

– Я ж его уже смотрела во вторник. И мазь Вам дала. Три дня прошло, а Вы снова тут.

– Так та мазь, дочка, воняет на весь двор. А ещё, видать, щиплется сильно. Я ему как гузно ею намазала, он от меня по всему огороду потом носился.

– Вот видите, сразу ходить начал.

– Ты мне тут зубы не заговаривай, – огрызнулась гостья. – Я у тебя другую мазь взять хочу.

– Другой нету, этой пользуйтесь. Только прошу Вас, тётя Бритта, мажьте ему те места, где перья выпали, а не только гузно.

– Так-то оно экономнее. Только полбанки ушло.

– Если Вы сами всё лучше меня знаете, чего тогда ко мне-то пришли?

Тётя Бритта улыбнулась и положила клетку с гусём на землю:

– Ладно тебе, не кипятись. Сделаю, как велела, раз оно так важно. Ты лучше скажи: слыхала, что в столице-то творится?

– Немного.

– То-то же. А вот ежели ты меня мятой напоишь, я тебе всё расскажу, у меня брат оттуда вчера приехал.

Ирис улыбнулась и пригласила женщину в дом. Заварив листья смородины, мяты и лимонника, девушка отошла переодеться. Она всецело доверяла тёте Бритте и оставила кухню под её временным присмотром. Сама же Бритта Сте́нсен знала Ирис с детства, ещё когда родители бросили её и отдали старушке Маргрет на попечение. Конечно, Бритта тогда была совсем молодой, но уже воспринималась девочкой как взрослая тётенька.