Его слова, трепетные, осторожные прикосновения и взгляд, исполненный пытливого ожидания, проникали в самое сердце Эсперансы. Она задыхалась от любви к нему, и, хотя Бьерн не произнес этих слов, осознание, что он нуждается в ней, пьянило. Именно поэтому она опустила взгляд и ответила:

– Пусть так, но мы живем среди людей. Разве могу я просить вас пожертвовать связями с людьми вашего круга?

Бьерн снова склонился к ней для поцелуя, но что-то мелькнуло в его глазах:

– Забудьте обо всех, просто скажите да, – их дыхание смешалось, когда он продолжил, – мне придется целовать вас до тех пор, пока вы не согласитесь на мое предложение, или отказ от поцелуев лучше подтолкнет вас к правильному решению?

С неожиданно коварной улыбкой он чуть отстранился, довольно наблюдая, как она непроизвольно потянулась следом, пытаясь все же получить поцелуй.

– Нет, мадам, сначала скажите да, – инквизитор еще немного отодвинулся, сорвав с губ Эсперансы разочарованный стон.

Его руки между тем продолжили гладить ее спину, вызывая мурашки и трепет, подтачивая ее решимость.

– Ну же, вы согласны? Всего одно слово, и я полностью в вашем распоряжении, – Бьерн продолжал дразнить ее, пока Эсперанса со стоном не выдохнула:

– Ну, хорошо. Хорошо, да, я выйду за вас.

Ее согласие немедленно было вознаграждено горячим и глубоким поцелуем, который она нехотя прервала, чтобы продолжить:

– Но у меня есть условие, – она обиженно посмотрела на Бьерна исподлобья, – сейчас мы заключим помолвку, объявим о ней, но поженимся только через полгода. И если за это время вы поймете, что общественное недовольство стало для вас непосильным, я освобожу вас от вашего слова.

Он смотрел на нее с нежностью, умиляясь трогательным попыткам позаботиться о его репутации.

– Хорошо, я согласен, но тогда у меня тоже будет условие, – решил он еще немного подразнить Эсперансу, – раз вы так печетесь о моей репутации и соблюдении приличий, то и наша помолвка будет проходить с соблюдением всех светских условностей.

Мужчина рассмеялся, глядя, как на ее щеках вспыхнул гневный румянец.

– Хотя, помнится, они не препятствуют жениху целовать свою невесту, – примирительно сообщил он и снова склонился к губам Эсперансы. – И все же, мне не нравится, что вы останетесь тут, тем более одна, – продолжил инквизитор, когда они снова смогли говорить.

– Не переживайте так обо мне, – Эсперанса уловила в его тоне что-то, что не позволило ей просто отмахнуться от его опасений, – этот дом гораздо надежнее, чем кажется, в моей комнате прочные замки, а в таверне много моих верных друзей. – Она погладила его по руке, заметив, как он нахмурился, – к тому же, вы могли остаться со мной, но вы вроде бы настаиваете на соблюдении приличий?

– Да, вы правы. Мы не должны.

Представления о порядочности боролись в нем с желанием всю ночь держать ее в объятиях. Пожалуй, ему вряд ли удалось бы противостоять соблазну, который представляла собой Эсперанса де ла Серна, тем более, сейчас, когда он узнал ее вкус и ощущал ее трепетное, зовущее тело, если бы не накрывшее его запоздалое осознание: опасность осталась позади, но женщина сражалась с вампирами наравне с ним и Тифусом, с легкостью могла погибнуть, если не от их клыков, то в пожаре. Страх потерять ее, сама возможность ее смерти обрушились на Бьерна со всей безжалостной ясностью, прогоняя туман страсти и заставляя разум судорожно искать способ защитить ее от любой беды. Да, лорд Дарвин был мертв, а Тифус обещал позаботиться о сестре Анжеле. Но сотни других угроз могли подкараулить беззащитную женщину на улицах Ронгарда, тем более в портовых трущобах.

Все эти мысли промелькнули в сознании инквизитора, заставляя почти болезненно прижать Эсперансу к себе, словно надеясь, что это поможет спрятать ее, прогнать нависшие над ними тревожные тени. В ответ она вздохнула, ощутив крепость его объятий, и сама теснее прижалась щекой к его груди, вслушиваясь в сильные удары сердца. Эсперанса не понимала, что за порыв двигал мужчиной в этот момент, просто чувствовала, что нужна ему и не могла не ответить.

Спустя несколько минут смущенный Бьерн все же смог отпустить ее.

– Я могу надеяться увидеть вас завтра?

– Да, конечно, в любое время, как вы пожелаете, – тут же отозвалась певица.

– Тогда приезжайте ко мне на ужин? Обсудим наши планы на будущее.

– С удовольствием, – она продолжила нежно и призывно ему улыбаться, глядя в глаза, – нам многое нужно обсудить.

В последнем прощальном поцелуе он коснулся ее руки, и они расстались.

Но перед сном, оставшись одна в показавшейся неожиданно такой пустой постели, Эсперанса со сладким предвкушением думала о том, как долго продержится намерение господина инквизитора соблюдать правила приличия, если она решит заняться им всерьез.

Многие, слишком многие люди двигались по дорогам Денвирской империи из деревень и поселков в крупные города. Они ехали на поездах, повозках, лошадях, самые отчаянные шли пешком. Нескончаемые людские реки. Ронгард, как и другие подобные ему гиганты, поглощали этих людей своей неутолимой жадной утробой, дымящей фабричными трубами, и превращали в горожан. Жителей нового, стремительно наступающего века.

Разорившиеся фермеры и помещики, лавочники и школяры, неудачники или, наоборот, излишне оптимистичные деревенские простаки стремились в большие города в поисках лучшей жизни. Кое-кому удавалось оседлать ветер перемен и взлететь на недосягаемые прежде высоты городской жизни, многие находили себе место на бесчисленных, растущих, словно опухоль, на теле города, заводах и фабриках. Но многих город переваривал, пережевывал и выплевывал в конечном итоге в свои трущобы, где серые и голодные, оторванные от привычного мира в бескрайних смрадных лабиринтах улиц, они перебивались случайными заработками.

И в самой глубине этого ада были работные дома. Места для тех, кого чистая городская благожелательная публика пожелала убрать с улиц и заточить за тупой тяжелой работой, оплаты за которую едва хватало на краюху хлеба и жалкий матрас на полу под станком.

Генрих Клобер ненавидел себя за то, что они с сыном оказались здесь. Это была его вина. Когда-то они жили в процветающей маленькой деревне, где у Генриха была кузня, унаследованная от отца. Ремесло горело в его руках и приносило достаточно денег, чтобы содержать семью и гордо смотреть в глаза соседям. Скорее веселая, чем красивая, нежно обожаемая жена и трое детей составляли его счастье. Другого он не знал и не хотел знать. Пока не пришла холера. Эпидемия была безжалостна. Только сам Генрих и его старший сын Отто выжили тогда, чтобы обнаружить себя на пепелище прошлой жизни. Скитания по дорогам привели их в конечном итоге в Ронгард. Генрих старался, отчаянно старался найти достойную работу, чтобы снова высоко держать голову. И отправить Отто в школу. Дать парню образование стало его мечтой.

Отто, смешливый и умный мальчишка, после смерти матери, сестер и нескольких лет скитаний превратился в озлобленного, вечно голодного и недоверчивого волчонка. А отец, всей душой сочувствуя мальчику, не знал, как направить на верный путь, и от того лишь злился и распускал руки.

Еще хуже стало два года назад, когда на небольшой лагерь угольщиков, в котором Генрих тогда работал, напали бандиты. Генрих плохо помнил, что случилось в тот день. Красная пелена ярости накрыла его сознание в тот момент, когда Билли, отличный малый и руководитель бригады пронзенный пулями, упал прямо в костер. Память сохранила лишь молнии. Разящие, словно мечи, и дикие, как сама стихия. Снова выжили только двое. Он сам и Отто. Его мальчик, открывший в себе дар магии.

Генрих знал, что маги опасны и безумны, и надлежит немедля сдать любого из них инквизиции, но расстаться с единственным сыном теперь, когда судьба снова сохранила лишь их двоих, не мог. И они бежали, не задерживаясь нигде надолго и скрывая ото всех опасный дар. После пробуждения магии Отто стал еще больше напоминать дикого звереныша, способного взорваться от каждой мелочи. Но он понимал, как опасна его сила, и в этом они с отцом были согласны: он не должен был применять свою магию.