Папа пустился в одно сомнительное дело и, по существу, был обманут. Так таяли деньги от продажи пивоварни, как снег под апрельским солнцем. Произошёл возврат нервной болезни, которая началась после революции. Мы все помогали, как могли. Ирина оплачивала счета по дому из своих средств, получаемых ею за уроки иностранных языков. Мисси преподавала маленьким детям, хотя сама только лишь вышла из школы, а мой заработок затыкал другие неизбежные дыры.
Последние, хорошо сберегаемые драгоценности мама отправились в ломбард; к нашему огорчению, мы услышали, что её цепочка из яичек работы Фаберже продана лишь потому, что был несвоевременно внесён взнос. Несмотря на мою хорошо оплачиваемую работу, мне не удалось отложить ничего для моего предстоявшего отъезда, но, так как потеря яичек очень мама огорчала, Мисси, Георгий и я вышли на битву, как в крестовый поход, чтобы найти их. Мы бегали от барахольщика к перекупщику, от них к ювелиру по миру Шагала: неряшливым, вонючим, живописным и всё же угнетающим улочкам гетто Ковно. Одно за другим нам удалось найти и приобрести почти все яички. Может быть, наши усилия тронули сердца торговцев, не отличавшихся в другое время милосердием, но цены за возврат были не так высоки. Лишь один из них отказывался продать; в нашем присутствии он продолжал доставать изумруд из великолепного золотого яичка. Наконец, когда в цепи недоставало лишь одного или двух пасхальных яичек, мы с гордостью смогли подарить мама вновь восстановленную цепочку. Возвратившись однажды из прекрасной поездки в Ригу, куда нас с Ириной пригласил английский посол, я ещё тверже решила недолго оставаться в вызывающей клаустрофобию Литве.
Когда мама заметила, что моё решение уехать твердо, она смирилась с этой идеей и устроила мне со свойственной ей энергией пристанище у своей подруги Кати Голицыной в Лондоне.
В день, когда я наконец отправилась в путь, вся семья пришла на вокзал, чтобы проститься со мной. В последний момент Георгий сунул мне в руку свой любимый предмет – гравированный русский серебряный бокал. Никогда я не забуду остроконечные белые башни костёлов Ковно, сверкавшие сквозь прутья большого зелёного железнодорожного моста, когда я пересекла Неман и сквозь слезы смотрела на всё это в последний раз. И всё-таки я была счастлива быть наконец-то в пути.
Как я могла предвидеть тогда трагедию, обрушившуюся на город: ужасную смерть или депортацию столь многих людей, которых мы знали! Полная ужаса судьба ожидала наших еврейских друзей, которые держали себя так лояльно по отношению к папа, а также литовскую студенческую национальную группу «Таутинúнки», которая в течение десятилетий безнадёжно с ожесточённой решимостью боролась против порабощения коммунизмом.
После моего отъезда моё место заняла Мисси, которую я заранее ввела в курс дела, и она освоила всё, что делала год тому назад я. Я надеялась, что смогу поддерживать семью из Англии и что Мисси как можно скорее последует за мной.
Во Франции я прервала поездку, чтобы встретиться с Александром. В дореволюционной России Александр, без сомнения, был бы необычной романтической личностью, но в эмиграции все его преимущества превратились в непреодолимые недостатки. Он выглядел – немного в стиле Байрона – хорошо, но был необычайно высок ростом. Хотя он и был сильным, хорошо атлетически сложённым спортсменом, его необыкновенный рост доставлял ему только трудности. И одевался он таким образом, который понравился бы, вероятно, сегодня, но в те дни оригинальная внешность мешала ему получить даже кратковременную работу, которая могла бы стать материальной основой его существования. Он был преувеличенно честен и никогда не скрывал, если кого-нибудь не любил. Искреннейший идеалист, он, не колеблясь, отстаивал своё мнение, чего бы ему это ни стоило. Добавим к этому, что он мог сильно, смертельно влюбиться, не показывая этого. К счастью, девушки чувствовали эту его подспудную нежность и заботились о нём, так как он был беспомощен в повседневной жизни.
В Нанси он встретил меня на вокзале. Я долго его не видела и испугалась его внешности: лицо очень бледное и напряжённое, для своего роста он был очень худ, его сотрясал удушающий кашель. Я передала ему большую часть своих тающих сбережений, так как я была уверена, что в Англии получу хорошее место.
Ещё по пути в Лондон, в Париже, у меня произошло тяжёлое заражение крови, вызванное маленькой ранкой, которую я оставила без внимания во время верховой езды в Силезии, где была гостем моих друзей Биронов. Три дня я провела в больнице, где были предприняты все необходимые меры. Врач предписал мне неделю постельного режима. Я сразу же подумала о княгине Бу, которая и приняла меня с распростертыми объятиями; здесь я получила такой уход, словно опять стала ребёнком. Не знаю, какой из цветов она мне напоминала – орхидею или анемон, но это был самый роскошный и самый хрупкий цветок из всех других, при этом самый скромный и стойкий. Как и раньше, она носила серые или розовые кружева и мягкие ткани, вокруг шеи была широкая лента, заменившая проданное или заложенное жемчужное ожерелье. И хотя она всё ещё носила платья, которые были модными во времена её юности, выглядела чрезвычайно элегантно. Пока мы лежали на двух диванах в её комнате, рассказы княгини Бу о прошлом становились всё доверительнее.
Я знала, что она рано осиротела и унаследовала даже по русским масштабам невероятно огромное состояние. Как принято в таких случаях, царь стал её опекуном, чтобы защитить от родственников-прихлебателей или нечестных управляющих. Прекрасная и обаятельная, она вышла замуж по любви. Она рассказывала мне, что верила, что всё, чего бы она ни пожелала, само падало ей в руки. Сначала очаровательный маленький сын. Затем она желала дочь. Детское приданое было приготовлено в розовых тонах, но, к её глубокому разочарованию, родился опять мальчик – Феликс. С годами она стала страдать от кошмарных снов, касающихся её жизни и в которых любой эпизод имел страшный конец. «Это не были настоящие сны, мне казалось, что я переживаю то, что, вероятно, только ещё могло бы произойти». Она понимала это как предостережение Бога – не позволять себе заблуждаться насчет своего настоящего счастья. Так, эти ужасные сны призывали её быть за всё благодарной: «Но потом они стали правдой, сначала один сон, затем другой».
Так, например, однажды она находилась вместе с царской семьёй, с которой она была очень дружна, в Крыму. Ночью, когда двор возвратился в Петербург, ей опять снились кошмары: «Я видела себя в закрытом помещении. Оглушающий звук – потом зазвенели осколки стекла в темноте, повсюду обступавшей меня, и голос, который кричал: „О Боже, где мои дети!“». Она проснулась в глубоком страхе. На следующий день все газеты были полны сообщениями о попытке покушения на царя Александра III: бомба взорвалась в железнодорожном вагоне, не причинив ему вреда.
Она немедленно поехала в Петербург и навестила императрицу Марию Фёдоровну, которая описала ей нападение. Потом она добавила: «В первые минуты страха меня мучила лишь одна мысль. Я крикнула: „Боже, где мои дети?“». Царь, который обладал невероятной физической силой, подпер крышу вагона своими широкими плечами, пока не подоспела помощь; однако от напряжения он получил болезнь почек, которая стала затем причиной его ранней смерти.
«…И потом ужасная дуэль моего сына…» (Но даже многие годы спустя она не могла собраться с силами, чтобы говорить об этом.)
Её старший сын Николай вступил тогда в связь с замужней женщиной. Полк, где служил обманутый супруг, согласно принятому тогда кодексу чести, требовал удовлетворения, и притом на смертельных условиях. Так, после дуэли Николая принесли в дом мёртвого на носилках.
О женщине, которая послужила поводом к этой дуэли, сказала в своё время мама: «Она желала его из ничтожных побуждений: лишь из-за его богатства и положения. Это не было большой страстью, она забыла его немедленно». Но жизнь его матери была разбита; она никогда не оправилась от его смерти, к тому же они расстались в ссоре, так как, по-видимому, она сделала своему сыну во время их последней встречи горькие упрёки.
