– И что, расстреляли? Я права?

– Ну, Наденька, ну зачем же ты так сгазу. Это не имеет геши-тельно никакого геволюционного значения. Я пгосто хотел… Да, а Тгоцкий – ох и пгоститутка. Вот смотги, что пишут… Хотя ну его… Давай лучше стихи почитаем. Тут вот на последней стганице поместили стихи Александга Константиновича Пушкина. Сейчас, газетку гасвегнем, газвегнем, газвернем… Ой, что-й-то? Тапогик. Надо же. Полезная вещица. Вот смотги…

Тотчас Владимир Ильич, улыбнувшись и хитро то ли по-еврейски, то ли по-колмыкски прищурив глаза, резво подскочил к Надежде Константиновне и, не задумываясь более, шмякнул ее железным острием по макушке, прямо по пучку седых волос. Супруга вождя раскололась пополам и обе половинки упали в разные стороны, словно крышки гробика, если б его в незаколоченном виде поставить в вертикальное положение и отпустить. Внутри этих створок оказалось некое существо. Скелет, не скелет, мумия, не мумия, но все же нечто, похожее на фараона. И прикид соответствующий, как на фресках. Только в костлявых руках его с одной стороны был серп, с другой – небольшой молоточек.

– А вот и я. Константин. Можно Костя. От слова кости, прошу любить и жаловать, – представился он Владимиру Ильичу, на лице которого появилось и удивление, и восторг, и рот приоткрылся будто у ребенка, которому посчастливилось увидеть в лесу зайчика или ежа.

Однако в тот же момент что-то, вроде топора, ударило по голове и нашего спящего Владимира Ильича, то есть Левина. Услышав имя Константин, он вдруг в холодном поту проснулся, не досмотрев свой странный сон. Часы показывали пять утра. Наденька спала, симпатично по-женски похрапывая.

– Именем Револю… То есть… Будьте любезны, прошу вас прервать это ваше физиологическое состояние и срочно ответить мне на один вопрос. Я этого требую!

Наденька проснулась и выпучила глаза, став чем-то похожей на базедову Крупскую. Она не могла понять, что стряслось и от страха хотела даже накрыться с головой одеялом.

– Я требую, объяснений. Его имя. Срочно, я не могу себе позволить ждать сигнала – звонка часов, запрограммированных специальным механическим устройством на семь часов утра.

– Чье имя, о чем ты? Я не изменяла тебе ни с кем.

– Мой вопрос заключает в себе совершенно иной смысл и касается того всплывшего на поверхность факта, очевидность которого я уже не подвергаю сомнению, ибо ваша матушка в этом уверена. Итак, имя вашего биологического родителя, надо полагать, вовсе не Дмитрий, как это ранее было записано в документах, подтверждающих вашу личность, а иное. Я прав?

Тут Наденька, сидя на кровати, вдруг залилась горьчайшими слезами. Пальчиками она пыталась утереть влагу, но в конце концов вместо носового платка вынуждена была воспользоваться краешком ночной сорочки. На вопрос мужа она не хотела отвечать.

– Итак, я вас правильно понял?

Наденька пуще прежнего разрыдалась, выхватила из под себя подушку и закрыла ею лицо. Плечи ее затряслись, как у танцовщицы-цыганки.

– Все понятно. Ха! Надежда Константиновна. Вот вы кто. О, Писатель, за что? Можно ли выдержать этот позор? Нет, это все не случайно. Все правильно, так и должно быть. Где оно – карманное устройство беспроводной спутниковой связи?

– Ну, Владимир Ильич, молодой вы наш да ранний. Разбудили ни свет, ни заря. А я-то поспать еще собирался чуток. Но ничего. Надеюсь, с хорошими новостями?

– Да, Виктор Тимофеевич. Прошу меня простить. Но причины для столь раннего моего телефонного звонка посредством мобильной связи должны быть вам приятны, ибо подают надежды на исправление сложившейся безвыходной ситуации.

– Да что вы говорите? Замечательно, продолжайте. У меня и сон слетел, словно птица с ветки.

– Да, ибо появился мотив, так сказать, для свершения действа, оговоренного нами ранее во время наших встреч.

– Ой, ну прямо камень с сердца. Большущий пребольшущий валун. Ну, так в двух словах… Ничего, ничего, можно прямо сейчас, по телефону.

– Видите ли, третьего дня супруги моей матушка, ныне живущая и здравствующая, не смотря на недавний сердечный недуг, раскрыла свою личную тайну. Результатом этого рассекречивания оказался прелюбопытнейший факт, а именно, что законная супруга моя фактически не является Надеждой Дмитриевной, как наивно думал я все эти годы, а зовется весьма и весьма пикантным образом – Надеждой Константиновной, что в свою очередь является, очевидно, самим Писателем ниспосланным мне проклятьем, не боюсь этого слова. Известный сей крест я, Владимир Ильич Левин или почти Ленин, несу на себе уже много лет, можно сказать с детства, но всплывший на поверхность факт добавляет тяжести немеряно, и из деревянной непосильная эта ноша превращается как бы в чугунную. Такой тяжести мне не удержать на своих плечах, не смотря на профессию и опыт физического напряжения. Слишком уж оскорбительно и унизительно это. Поэтому не представляю себе возможным так жить дальше. А ежели сия информация просочится за пределы нашего семейного пока еще союза? Это что же получается? Не приведи, Писатель.

– Ах вот оно в чем дело? Ну что ж, серьезно, весьма и весьма. Редкая, скажем, решительно редкая причина, ведущая к кровавому преступлению, но однако ж, вполне достойная романа. Ведь это же, смотрите, кровавая психологическая драма получается. Потрясающе. Тем более, чтобы разгадать эту головоломку, придется потрудиться, ой как потрудиться. Но это камешек в огород вашего покорного слуги. Тут ведь многих надо опросить, чтобы каким-то образом выйти на мамашу вашей покойной…, то есть в будущем покойной супруги и… Зовут ее, кстати, тещу вашу, разрешите полюбопытствовать?… Как?

– Виктория… Ах, да! Это весьма забавно, ибо она ваша, можно сказать, тезка. Виктория Тимофеевна.

– Как вы сказали? Виктория Тимофеевна? Неужели? Вот как? Минуточку… Редкое, действительно, совпадение, но должен вам признаться, была у меня в молодости одна… Ах, да, сирень… Я тут как раз вспоминал недавно… Как странно. Но, вы говорите, его – того шустрого – звали Константин? Это ее, вашей тещи, годами скрываемая тайна? Ну что ж, Константин, Костя. Но не Виктор… Увы… Видно не судьба. Ах, все равно не спать сегодня. Мне ведь нынче услышать имя Виктория, это сразу бессонная ночь. Даже если о какой-нибудь королеве Виктории промелькнет что-либо по радио, а я сразу о своем… Да, было время… А кто же он, тот самый Константин-Костя Ветров, и где он? Убежал, потерялся, ее потерял? Страдает, думаю. Первая любовь ведь не забывается, тем более такая сложная, запутанная, безнадежная. Запретный плод – роман с замужней женщиной – сладок, но ядовит, увы. Уж поверьте мне старому… А впрочем – ладно… О чем я? Да, ведь так можно заработать своего рода диабет – хроническое заболевание души. Вот и я со своей – той Викторией… Вика… Всю эту жизнь. Ну да ладно, не столь важно. Не обо мне сейчас. Мои собственные раны не должны нас волновать. Была просто похожая история. Это время года всегда напоминает о том – белые ночи, сирень и прочее. Однако, вернемся на землю и не будем больше тратить время на ненужные нашему ответственному делу отступления. А то батарейка вашего мобильничка э-э-э… простите, сядет. Так что, Владимир Ильич, я думаю, как говорится, ваша супруга, ваш мотив, вам и топорик в руки. А я свои ладошечки буду потирать, ждать вызова на место преступления. Не забыть бы фотографический аппарат взять с собой, кстати. Надо будет записать в книжечку. Память, знаете, совсем не та нынче. Только старое и помнится. Так ведь доживите до моих годов и… Стоп, извините. Опять я о своем… Но прежде мы все-же должны еще разочек – до преступления, расследования и суда – встретиться с вами. Если вы не против, то все там же, на скамеечке под седой сиренью. Да-с, скоро она отцветет. Далекая молодость в сотах, седая сирень расцвела! Потерпите, миленький, до завтра. Топорик только наточите заранее как следует. Или ножичек. Ах да, конечно, конечно, есть и другие не менее симпатичные способы спасения мира Писателя нашего – это уж на ваше усмотрение. Так что завтра после работы мы с вами встретимся и обсудим последние детали… И не забудьте, все там же – непременно под сиренью. Да, Владимир Ильич, может быть все же лучше топорик?