«Как вам мой динозавр?» – мальчик лет пяти доверчиво смотрел на Лекаря, протягивая ему разноцветный карандашный рисунок.
Он равнодушно посмотрел на ребенка и отвернулся.
«Умножайте свои молитвы, пока вы помните Бога, чтобы, когда вы его забудете, он вспомнил о вас». Эту цитату он услышал в церкви лет двадцать назад.
Возможно, ему стоило вспомнить о Боге чуть раньше. Однако сейчас, когда пути назад не было, он желал только одного: чтобы Бог забрал его к себе, туда, где любовь всей его жизни еще жива.
Глава 5
«Доброе утро, мадам Бауэр», – мсье Ларош легонько приложился губами к ее руке. Его улыбка, так же, как и манеры, были неизменно безупречны.
Накануне вечером Анна прибыла наконец в Танжер, предварительно забронировав номер в одном из роскошных местных отелей. Однако бронь пришлось отменить: ее сегодняшний визави предпочитал принимать на своей вилле со множеством, один краше другого, уютных домиков для гостей. Идея была в том, чтобы каждый домик был в своем, индивидуальном стиле и цвете, как и города Марокко.
К примеру, был домик Casablanca с белыми стенами из глины и камня и белоснежным убранством от низких диванов в восточном стиле, которые здесь называли причудливым словом «оттоманка» – до кофейных принадлежностей.
«Как же все идеально продумано!» – восхитилась про себя Анна, которой предварительно провели экскурсию по каждому из домов.
Себе она выбрала домик под названием Marrakech.
Сама вилла мсье Лароша была выполнена в стиле мореск и сочетал мавританские архитектурные традиции и элементы европейского ар-деко.
«Доброе утро, мсье Ларош!» – Анна выглядела по-деловому скромно. Костюм свободного кроя нежного бежевого оттенка очень подходил ее медно-рыжим волосам и оливковому цвету кожи.
Рене Ларош был высоким, сухощавого телосложения брюнетом, источавшим аромат дорогого парфюма с нотками бергамота и ветивера. Одет он был, на первый взгляд, небрежно, однако разбирающийся в моде человек легко бы узнал в нем редкого франта и эстета. Вещи были пошиты у портного по индивидуальному заказу.
«Истинный француз, – думала про него Анна. – Больше всего он печется о внешнем лоске. Но только на первый взгляд…»
Ларош был превосходным бизнесменом, державшим в голове тысячу цифр, включающих объемы поставок своего товара покупателям по всему миру и количество вновь нанятых сотрудников для переборки ягоды.
В качестве его товара сомневаться не приходилось. Голубика была выращена на кокосовом грунте в теплицах с дорогостоящими системами полива и соблюдением необходимого температурного режима.
– Как вы добрались, мадам Бауэр?
– Анна. Мы же договорились.
– Хорошо, тогда я настаиваю на Рене. Поужинаете в моем поместье? Уверен, что наш повар Анри не оставит вас равнодушной к местной кухне.
– С удовольствием.
Анна уже привыкла к тому, что дела здесь можно обсуждать исключительно в неформальной обстановке.
Они проследовали в так называемый Рияд – традиционный особняк в марокканском стиле с внутренним двориком, который, по всей видимости, выполнял функцию конференц-зоны. Его убранство на стыке средиземноморской культуры, исламского, андалузского и магрибского влияния, завораживало.
Традиционные мозаики «Зеллидж», выполненные в красном, синем и белом цветах, изобиловали хитроумными сплетениями геометрических форм, контрастировали с высокими стенами оттенка слоновой кости и деталями интерьера в насыщенных терракотовых тонах.
Посреди помещения расположился небольшой фонтан, обрамленный невысокими горшками с цветами. По кругу стояли столы с белоснежными скатертями и кресла с накидками алого цвета.
Еле уловимым взмахом руки Рене подозвал горничную – симпатичную африканку Луизу.
– Что желаете выпить, Анна? – поинтересовался хозяин. – По традиции, мы начинаем с зеленого чая с мятой.
– Я всегда поддерживаю традиции, Рене.
На ужин подавали исконно марокканское блюдо – «Тажин», несмотря на кажущуюся простоту ингредиентов (тушеные овощи и мясо), оно оказалось невероятно вкусным.
– Как насчет бокала Рrosecco? Хотя я и стопроцентный француз, искренне считаю, что лучше, чем в итальянском Венето, его не умеют делать ни в одной точке мира.
– Полностью доверяю вашему вкусу.
Им принесли игристое в высоких бокалах на тонких ножках.
– Предлагаю выпить за наше долговременное сотрудничество и за то, чтобы ягодный бизнес между нашими странами процветал и дальше!
(«Точнее, чтобы наша страна процветала без наплыва контрабандистов, таких, как вы, которые провозят в ягодных палетах запрещенные законом яды для продажи на черном рынке».)
Анна лучезарно улыбнулась:
– Вашими молитвами, Рене. Обсудим условия изменившейся логистики?..
Глава 6
Они неспешно переходили из комнаты в комнату дома-музея Рубенса в Антверпене. Замысловатые натюрморты, портреты, античные мраморные скульптуры… Величественный дом сохранил атмосферу четырехсотлетней давности.
Айзек Бувье – высокий молодой парень, немного нескладный, однако очень обаятельный, чьи небольшие морщинки вокруг глаз выдавали привычку часто улыбаться (кажется, таких людей называют альбиносами – светлые волосы и кожа цвета слоновой кости) и придавали его облику какое-то неземное выражение.
Он рассказывал о каждом произведении искусства с таким упоением, будто работал экскурсоводом или, как минимум, занимался продажей картин:
«В этом роскошном особняке XVII века фламандский маэстро провел самые плодотворные годы своей жизни. Питер Пауль Рубенс был и художником, и дипломатом, и коллекционером… Кстати, в проектировании дома Рубенс вдохновлялся мастерами позднего итальянского Возрождения.
Взять, например, эту многоугольную арку на входе – это же рука самого Микеланджело, который, как известно…» – он остановился, чтобы перевести дух.
Впрочем, Алессандра уже отвлеклась от рассказа за пару секунд до того. Она внимательно изучала скульптуру псевдо-Сенеки, о которой впервые услышала когда-то от своей матери, всю жизнь проработавшей музейным хранителем в пригороде Парижа, и сейчас вспомнила ее слова:
«Все, как и Рубенс, думали, что это – портрет философа-стоика Сенеки. Для Рубенса и его друзей стоическая философия Сенеки была своего рода жизненным ориентиром, примером образа мысли и душевного спокойствия. Нужно быть уравновешенным, держать свои эмоции под контролем, а также размышлять только о том, что в твоих силах изменить».
«Главное, что от вас требуется – это уравновешенность, умение молчать, расторопность и точность исполнения», – монотонный голос ее куратора с новой работы эхом отдавался в полупустом здании лаборатории.
Имени у этой женщины не было, впрочем, так же, как и у остальных сотрудников, которые приходили сюда в качестве наемного персонала. Она называла себя «Номер 11», и все немногочисленные коллеги Алессандры, и даже грузчики отзывались только на определенные числа, используемые в качестве позывного.
У нее тоже был свой номер. Двадцать три. Так странно, как будто она и не человек вовсе, а рабочая единица, созданная, чтобы молча делать свое дело.
На первый взгляд, процесс был простым. На склад, совмещенный с лабораторией, фурами привозили паллеты с ягодой, которые, пройдя процедуру автоматического взвешивания, перегружались на фасовочную линию. По обеим сторонам линии, по принципу конвейера, стояли сотрудники. Каждую упаковку ягоды нужно было вскрыть и аккуратно достать маленькую желатиновую капсулу с жидкостью весом всего 0,1 мг. Что это была за жидкость, Алессандра не знала, а спрашивать здесь было не принято. Следующий по очереди сотрудник вручную запечатывал упаковку. Такая технология называлась «reclose», то есть полиэтилен изначально запаивался так, что свежесть продукта сохранялась, при этом вскрыть и, главное, закрыть упаковку было под силу даже ребенку, а факт вскрытия не выглядел очевидным.
