Она унаследовала от отца тонкие, изящные запястья и смугловатую кожу, а от матери – огромные серо-голубые глаза и обезоруживающую улыбку.

Рите пришлось рано познать боль утраты и научиться самостоятельности в своих действиях и ответственности за них. И это нисколько не ожесточило ее, а сделало открытым и добрым человеком, тонко чувствующим эмоции окружающих. А еще она стала высококлассным специалистом в своем деле, перенесенные испытания придали ее характеру твердость и непоколебимую силу духа. «Ты всегда на шаг впереди моего плана, – часто смеялась Анна, выслушивая очередной доклад своей верной соратницы. – Не зря Муромцев называет тебя ясновидящей». (Андрей Евгеньевич Муромцев был их штатным офтальмологом, у которого все сотрудники периодически проходили обязательную проверку).

А сегодня в полдень, после встречи с Анной, у нее появилась новая задача. И как обычно она, Маргарита Прийя, выполнит все без сучка и задоринки.

Ей предстоял долгий путь. Сначала – полтора часа на самолете от Сантандера в Малагу, затем – пару часов на машине от Малаги до Тарифы, и далее – на пароме в порт Танжер, Марокко.

Можно было добраться проще, но ей хотелось проехать по любимым местам южного побережья самой, на машине. И потому, приземлившись в аэропорту Коста-дель-Соль, Рита отправилась прямиком к парковке, где ее уже ждал арендованный Ford Puma.

«Единственная машина нормального размера, доступная в прокате», – пробормотала она, доставая ключи из конверта, заботливо оставленного для нее прямо на лобовом стекле. Доверчивость местных людей давно ее не удивляла. Еще с тех далеких времен студенчества, когда она приезжала сюда учить испанский, ее поразил контраст между вежливыми, но слегка отстраненными Catalans в Барселоне и открытыми общительными южанами. Она завела мотор и медленно выехала на трассу Е-15, ведущую к самой южной точке Испании.

Torremolinos, Fuengirola… Названия до сих пор отзывались эхом в сердце, ведь когда-то, приезжая сюда, она была беззаботной студенткой, и каждое впечатление жизни было в новинку. Сейчас эти местечки пользовались огромным спросом у туристов, все близлежащие к трассе пляжи заполонили отдыхающие. В воздухе не стихали крики играющих детей и рокот водных мотоциклов.

Несмотря на то, что полдень миновал, все еще было жарко, и Рита включила кондиционер на максимум.

«Как же хочется в бар… Кстати, на севере Испании закуски почему-то называются пинчос (pintxos), хотя в других частях страны – всегда tapas…»

«Не тратьте время на церкви, правительственные здания или площади. Хотите узнать особенности той или иной культуры, проведите ночь в местных барах», – сказал как-то ее любимый Хемингуэй.

И сейчас, на пути туда, где pintxos становятся tapas, Рита хотела только одного – спокойного, размеренного бытия, как выглядела ее жизнь всего пять лет назад, до начала службы в «Вальсе».

«Por favor, muestre su pasaporte, señora», – молодой сотрудник испанской пограничной службы быстро щелкнул штампом в ее паспорте. – Паром из Тарифы в Танжер отходит через несколько минут».

«Будьте любезны, графин коньяка и пепельницу, – попросил немолодой мужчина плотного телосложения, проходя на террасу недавно открывшегося ресторана на Новой Риге. – И пожалуйста, столик подальше от детей».

– Триста граммов, как обычно?

– Да.

На нем было элегантное пальто цвета охры и мягкая фетровая шляпа. Классические очки формы Wayfarer2 в темно-коричневой оправе подчеркивали ясные, светло-зеленые глаза.

Сняв очки, Феликс Хазенауэр потер правый глаз и на мгновение прикрыл его рукой: нервный тик одолевал уже одиннадцать лет, с момента смерти жены. Сара Хазенауэр умерла при родах в одной из лучших клиник Израиля.

На момент их встречи он был уже состоявшимся бизнесменом, бывшим военным, который курировал террористические группировки в восточноевропейском регионе. Строительный бизнес всегда приносил ему деньги, а бизнес на поставках оружия – огромные деньги. Феликс не был ни жадным, ни расточительным, не покупал бесчисленные виллы и предметы роскоши. Однако ему всегда казалось, что внушительный банковский счет уберегает его от жизненных перипетий. «Как ни крути, – думал он, – а деньги решают большинство проблем человека и защищают от трудностей».

Только вот, встретив Сару, он сам оказался беззащитным перед захватившей его любовью – сокрушительным чувством, которое раньше никогда не испытывал. Сара была настолько чистой мыслями и душой, что Феликс казался себе кровавым чудовищем в сравнении с ней.

Работая в мэрии маленького приграничного города, Сара Мирановски выбивала у местной администрации пособия для малоимущих ветеранов, защищала стариков от «черных» риелторов, собирала деньги для благотворительных фондов и сама кормила бездомных животных – словом, жила для мира, отдавая себя полностью и не прося ничего взамен.

Ее, выступающую на очередном митинге, и увидел Феликс, совершая одну из своих деловых поездок по окрестностям южного приграничья. Стоя на ледяном ветру в невзрачной курточке, Сара вещала что-то о праве пожилых женщин на бесплатную медицину. Она будто не замечала перед собой никаких преград – ни зарвавшихся чиновников, ни непобедимой бюрократической машины, ни равнодушия окружающих… В этой маленькой женщине была сила духа, несопоставимая ее возможностям. И, встретив ее впервые, он был готов подарить ей любые возможности, которые только мог.

Феликс никогда не хотел детей и осознанно отправлял всех своих любовниц, мечтающих привязать его младенцем и жить припеваючи, на аборт, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Однако против желания любимой женщины он пойти не смог, а Сара была одержима идеей завести ребенка.

«Мне уже тридцать шесть, – обеспокоенно говорила она мужу. – Я могу просто не успеть родить. Феликс, я ведь – женщина, а одно из главных предназначений женщины – это материнство».

Спустя одиннадцать лет он помнил тот ноябрьский вечер поминутно.

«Отслойка плаценты, приведшая к массивному кровотечению матери и острой гипоксии плода…» – бесстрастно проговорил врач, выходя из реанимационного блока. Две медсестры суетились рядом, стирая влажными полотенцами кровь с лица пожилого доктора. Вздохнув, он снял перчатки и с сочувствием вгляделся в лицо Хазенауэра:

«Мы пытались исправить ситуацию путем оперативного родоразрешения, однако, процесс был необратим. Я не представляю, что вы чувствуете, – тихо добавил он. – Поверьте, мы сделали все, что смогли. Ваши жена и ребенок вместе, там, – он ткнул пальцем в потолок, – наблюдают за нами с облаков».

Феликс молча повернулся и вышел из здания.

Холодный ночной ветер пронизывал до костей, но он ничего не чувствовал. Жизнь будто превратилась в одну линию – изоэлектрическую горизонтальную прямую на экране прибора для контроля сердечной активности рядом с больничной кушеткой его жены.

Сделка сменялась сделкой, товар становился деньгами, бизнес разрастался, появлялись новые знакомые, партнеры, задачи… Только все это не имело больше никакого смысла.

Навязчивое ощущение, что этот нерожденный ребенок стал причиной смерти любимой женщины, которая для Феликса значила больше, чем собственная жизнь, не покидало его ни на минуту.

Фармацевтический бизнес с бывшим партнером, химиком по образованию, который имел свою, как они ее называли, Лабораторию X по производству рицина в Марокко, стал его отдушиной, ведь в препараты для детей добавлялся высокоэффективный яд.

С тех злополучных пор Феликса Хазенауэра не стало, его заменил Лекарь – человек, знающий, что такое любовная одержимость и месть, но не ведающий жалости и милосердия.

При виде малышей на детской площадке или молодых мам с колясками он глушил ярость, застилающую глаза, накрывающую, словно гигантская волна, транквилизаторами вперемешку с ударными дозами коньяка.