— Тихая заводь у них здесь. Сыто, сволочи, устроились, сладко. Мину бы достать, сунуть под тропу, считай, новая смена жить приказала. А старую, как на взрыв выскочат, — из автоматов. Восемь фрицев как не бывало! Пятая часть гарнизона.

— Эту четверку мы и сейчас можем успокоить, — загорелся Быков. — В два счета!

— А дальше-то что? Одним дальше нельзя. Аполлонов без движения, еще этот немец пленный… А Маша? Разве это ее (работа? Мы связаны, не можем быстро передвигаться, все равно что в клетке. В любой час она может захлопнуться…

— Может, действительно руки развязать, как шкипер предлагал?.. — вставил осторожно Быков.

— О пленном, что ли? Шкипер, шкипер… Ты-то человек. — Ратников сердился на себя, что не может решиться на такое. — Задача у нас одна, боцман, — партизан искать. Должны же они быть, раз старосту кто-то ухлопал. Из местных, в одиночку, вряд ли кто посмел бы.

— Должны, — согласился Быков. — Чую, наши это ребята, что у Волчьей балки прорвались. Соединиться бы с ними, такое дело закрутить можно.

— Может, стоило на хутор прежде заглянуть, — сказал Ратников. — Там все проще выяснить. Охрана жидкая, в случае чего…

— Дорогу не знаем.

— Пленного в проводники возьмем.

— Ночью можно нагрянуть.

Они возвратились на прежнее место, залегли, наблюдая за площадью, за улицами, млеющими в августовском зное. Площадь уже почти опустела, жаркое высокое солнце загнало жителей в прохладные горницы. Из дома, на котором висел флаг, вдруг высыпала кучка солдат в серых мундирах, спешно выстраиваясь в две шеренги.

— Что-то случилось, — насторожился Быков. — Не с Машей ли?

— Какой же я дурак! — забеспокоился Ратников. — Лучше бы сам лохмотья какие напялил…

— Самого тебя тут же схватят: одни старики да бабы в селе.

— Слушай, боцман, надо идти! Ты в форме, посмотри на себя — настоящий немец. А я — задами.

— В капкан оба полезем?

— Нельзя же Машу бросать.

— Они каждого солдата своего в лицо знают. Наконец солдаты выстроились, с крыльца сбежал, должно быть, командир, взмахнул рукой, и обе шеренги, повернувшись направо, побежали вдоль улицы.

— Чего бы им из-за Маши строиться да бежать, — резонно заметил Быков.

Это вполне убедило Ратникова. Он лишь сказал:

— Что-то все-таки случилось.

Они прождали Машу еще с четверть часа, но она появилась не со стороны дороги, откуда ее ждали, а слева, из кустов. Спуск тут был крутой, и Ратников удивился, как это она сумела подняться в таком месте. Маша задыхалась, пот катился с ее напуганного, побледневшего лица. Она спешила отдышаться и ничего не могла сказать.

— По селу… по селу слухи пошли: старосту в Гнилом хуторе партизаны убили, — наконец выговорила она.

— От кого слышала?

— От старухи. Вон ее третий дом с краю.

— Немцы-то чего взбесились? Построились, побежали куда-то как очумелые.

— Вот старуха и сказала: хутор карать понеслись за старосту.

— Как же они узнали? Мы ведь перехватили посыльного. Связи с хутором нет.

— Бабий телеграф лучше всякой связи работает, — заключил Быков. — Может, на базар кто пришел с хутора.

— Надо торопиться, — не успокаивалась Маша. — Вдруг на наших наткнутся.

— Пошли! — распорядился Ратников. — Как ты у старухи-то очутилась?

— Подошла к ней на базаре: добренькая лицом, как икона, дай, думаю, заговорю. Золотишку показала, поменять, мол, бабушка, на продукты. Она, знать, понимает толк — тут же свернула все и увела меня к себе.

— А лекарь? — спросил Быков. — Был лекарь с медикаментами?

— Нет, не был. Вчерась арестовали. Старушка сказала, будто с партизанами был связан.

— Ишь, бойкое какое местечко! — удовлетворенно произнес Быков. — Скажи-ка, староста, аптекарь… Нет, это не случайность: что-то в этом есть, какая-то связь…

— Ну, бабушка, хитрю я, — продолжала Маша, на ходу развязывая зубами небольшой мешок, — какие же тут партизаны? Сплетни одни. И про старосту сплетни небось? Нет, сердится, здесь недалеко с неделю назад пароход германский потопили.

— И что же? — нетерпеливо спросил Быков.

— Наши моряки, говорит. Кто жив остался, выплыли и ушли в партизаны. — Быков с Ратниковым переглянулись. — А кто их видел, спрашиваю. Да нешто увидишь в лесу-то, отвечает. Будто аптекарь только один и видел, говорят. Ну, за это вчера его схватили… — Маша наконец развязала мешок. — Вот, посмотрите, что я наменяла. Сальца, яичек десяток, хлеба два каравая, картошки молоденькой. А лекарства нету. Отвар вот есть зато, на лесных травах настоянный.

— Что за отвар? — Что-то тревожное и вместе с тем обнадеживающее угадывал Ратников за Машиными словами. Значит, все-таки не одни, кто-то здесь есть из своих, действует. Но как с ними связаться?

— Старушка добрая. Я сказала, что братик мой меньшой обжегся сильно, вот она и дала. Как рукой, говорит, снимет. И юбку сатиновую еще дала: с лица-то, мол, красна, а с одежки — боса, негоже, носи.

— Что о фронте говорят? — Быков забрал у нее мешок, закинул за спину. — Не слыхала?

— Плохо говорят, — вздохнула Маша. — Да и чего скажешь: ни радио, ни газет. Что слышат от немцев, то и говорят.

— А все-таки?

— Даже подумать боязно: Москву, мол, скоро возьмут.

— Ох, трепачи! — Быков даже присвистнул от изумления. — Ну, народ! Да им до нее — семь верст до небес, и все лесом!

Он явно приободрился, повеселел, услышав от Маши, что и здесь люди знают о потопленном немецком транспорте. Ну а насчет того, что уцелевшие моряки в партизаны ушли, — добрая выдумка, конечно. Просто людям, живущим под немцами, хочется, чтобы так было на самом деле. И все-таки он полагал, что не пустые слухи идут о партизанах-моряках: все больше появлялось у него уверенности в том, что часть ребят прорвались у Волчьей балки и выходят теперь из окружения. Не все же до единого полегли… Как бы встретиться с ними? А то уйдут на восток — ищи ветра в поле. Конечно, уйдут — что им здесь торчать? Так, небось пошумели мимоходом.

Прошли уже больше половины пути. Часов ни у кого не было — время определяли по солнышку. А оно стало уже скатываться потихоньку с полуденной макушки, пронзая [раскаленными лучами светлый и чистый сосновый лес, пропитанный запахами хвои и теплой травы.

— Как придем, отваром Аполлонову лицо протру, — сказала Маша. — Самогонки бабушка немного налила — рану промыть надо, перевязать. Боюсь я крови, товарищ командир.

— Кто же ее не боится, — ответил задумчиво Ратников. — Ее и надо бояться…

Всю дорогу он не переставал думать о создавшемся положении. Надо немедленно менять стоянку, уходить глубже в леса. Немцы, конечно, кинутся искать пропавшего солдата. Каратели вот пошли на хутор. Кто же им сообщил об убийстве старосты? У Ратникова появилась даже дерзкая мысль — захватить немецкий сторожевой катер, который базировался где-то за водохранилищем. Но он понимал, что это совсем сумасбродная мысль, и тут же отмахнулся от нее. Главное сейчас — связаться с партизанами. Он теперь почти не сомневался в том, что они действуют в этих местах, и, быть может, совсем недалеко, возможно рядом даже… А Маше он сказал:

— Ничего, перевяжешь. Ты вон к немцам в гости ходила и то не струсила.

— Сердце чуть не оборвалось.

— Не оборвалось же. Стучит. — Ратников одобрительно посмотрел на нее. — Страшно, конечно. Но переборола же себя. Зато дело какое сделала!

— Продуктов-то наменяла?

— И продуктов. Но, главное, Маша, ты надежду принесла. Где-то в этих местах действуют наши люди. Разве это не надежда?

— Дай-то господи встретить их, — вздохнула Маша.

— Сами встретим, без господа.

— Жалко Аполлонова. Как же это его? — спросила Маша у Быкова.

— Это когда пароход топили, о котором тебе старуха говорила. Наша работа! — не без гордости сказал Быков. — Аполлонов едва из рубки выбрался — дверь заклинило. Катер горит, немцы из орудий расстреливают нас, вторая торпеда вот-вот рванет. Ну, мы с Аполлоновым — лицо ему уже обожгло — командира на воду и поплыли. Чуть с ума не сошел Аполлонов: все ему чудились Татьяна Ивановна с Ульянкой — будто стоят на воде и зовут…