Ему все время хотелось пить. Никогда прежде жажда так не одолевала его, и он боялся, что не вынесет этой муки, обнаружит себя. Конечно, у этого рыжего шкипера есть вода, она в рубке или в кубрике. Стоит, наверно, бачок, за ручку кружка на цепочке прицеплена, и капельки сочатся из плохо закрытого краника…

Спустились плотные сумерки, в трюме стояла густая темень. Ратников дождался, когда Курт перешел опять на корму, услышал оттуда легкое его посвистывание и сказал себе: «Пора!» Он на ощупь добрался до конца трюма, разулся и осторожно раздвинул брезент. Первое, что увидел, — обсыпанное звездами глубокое небо и чуть покачивающийся клотиковый огонь на мачте. Сразу же обдало прохладой, запахом моря, слегка закружилась голова.

Курт сидел на прежнем месте. Не торопясь вспыхивал огонек сигареты в темноте. «И не чувствует беды никакой, — отчего-то подумал Ратников. — Что ж, ничего не поделаешь: война. Сами свалку затеяли…» И неслышно выскользнул наверх. Успел заметить: впереди, на буксире, тоже горит клотиковый огонь, но отличительных нет, значит, маскируются, побаиваются. Он и сам не чувствовал, как босыми ногами ступал по палубе — так тихо, привидением подбирался к Курту. Казалось, тот уже должен слышать его дыхание или стук сердца. Неужели не слышит?

Ратников ладонью намертво запечатал ему рот, рванул на себя податливую голову, придавил к палубе затылком…

Сначала он хотел было переодеться в немецкую форму, но потом передумал — мала, должно быть, да и побрезговал, и аккуратно, без единого всплеска, опустил тело за борт. Даже сам удивился: был человек — и как в воду канул…

Он взял автомат, проверил и, сразу почувствовав силу и уже не таясь, во весь рост, как был босиком пошел к шкиперу. Распахнул дверь в рубку. На полу тускло светилась аккумуляторная лампочка. Стоял полумрак.

— А, это ты, Курт, — не оборачиваясь, спокойно сказал шкипер. Даже сочувствие в голосе послышалось: — Скучно одному-то? Как наверху, порядок?

Ратников сразу же наткнулся взглядом на бачок, закрепленный в уголке, у переборки, даже кружка на цепочке прикреплена, как и предполагал. Жадно облизнул липкие, горячие губы.

— Наверху тихо, — сказал. — Воды налей! — Шкипер порывисто обернулся — черный зрачок автоматного ствола глядел ему в грудь, остолбенел на мгновение. — Воды налей! — повторил Ратников. — И за штурвалом следи, чтобы не рыскала баржа! — Он видел, как дрожала кружка в руке шкипера. Осушил залпом. — Еще налей!

Тот подал ему еще кружку и, словно только теперь придя в себя, вдруг выкрикнул:

— Ты кто такой? Где Курт?!

— Курт там. — Ратников кивнул за борт. — Чего орешь? Может, и ты захотел?.. «Давай, давай, мазурики… Поворковал я при Советской власти за решеткой, почалился. С меня довольно!» Твоя программа?

— Ну, это ты, кореш, брось. Меня на бога не возьмешь. Из этих, что ли, из пленных? — Шкипер окончательно пришел в себя. — Как ты здесь очутился?

— Не твое дело. Куда баржа идет?

— На Меловую. К обеду завтра причапаем, если все обойдется…

— Не темни, говори русским языком. Разучился, что ли?

— Слухи есть: наши часть побережья взяли…

— Кто это — наши?

— Иди ты! — взвинтился шкипер. — Я, может, больше тебя советский. Ну и что, что сидел? Что?! А этими словами мне дело не шей: по-твоему, я перед немцами Советскую власть расхваливать должен? Это же конспирация, соображать надо! Ты сам-то хвалил ее, когда в концлагере сидел? То-то… Курта напрасно вот кокнул.

— Жалеешь? — насмешливо спросил Ратников.

— Должок за ним остался… Теперь тю-тю. — Шкипер спохватился, что сказал лишнее, бросил хмуро: — Ну и что же дальше? Пришьешь, что ли? На буксире услышат.

— Не услышат, — жестко произнес Ратников. — Шлюпка нужна, с веслами. Вода, продукты.

— Рвануть хочешь?

— Уж к немцам в гости снова не собираюсь. Не за этим расстался с ними.

— А мне потом — вышку! — зло покосился шкипер. — Где Курт, где шлюпка, спросят? Спросят ведь?

— Обязательно, — усмехнулся Ратников. — Боишься? Ничего, печалишься и при другой власти: тебе не привыкать.

— Вот как?! — шкипер сверкнул глазами. — Сигнал на буксир подам. Там охрана. Сейчас подам, понял?

Ратников шевельнул автоматом.

— Пикнуть не успеешь! До берега далеко?

— Миль шесть, — притих шкипер.

— Оружие на барже есть?

— Какое оружие? Да будь оно…

— Берег-то чей здесь?

— А черт его знает. Недавно бои здесь шли. У Курта спросил бы: он наверняка знал…

— Ну, хватит! Тащи весла, жратву, я постою за штурвалом.

— Что же ты меня под пулю подводишь?

— Живо, говорю!

— К черту! — спокойно, но лютым голосом сказал шкипер. — Стреляй! Стреляй в своего. Думаешь, я боюсь?

Ратников взял со стола фонарик.

— Сам найду. Дай ключ от рубки — закрою тебя. И учти: хоть раз мигнет на клотике огонь — крышка.

— Не надо, я сам, — согласился вдруг шкипер. — Там, в каюте, моя жена.

— Жена? — удивился Ратников. — Загадочная же ты личность, шкипер. Может, у тебя и теща здесь?

— Пойду, становись за штурвал. Матка еще ничего не знает, напугается тебя. Будут тебе и весла, и жратва — все будет. Ты думаешь, я им служу? — шкипер кивнул на буксир. — Подонки, ненавижу их. Больше тебя!

— Ладно, без лозунгов. И не валяй дурака! Ратников стал за штурвал. Впереди плыл в темноте едва различимый клотиковый огонь на мачте буксира, сонно чавкали волны у бортов, баржу чуть заметно плавно покачивало. Для перехода на шлюпке погоду лучше не закажешь, и сама ночь точно пришла для этого — звездная в вышине, а здесь, над морем, будто сажей все вымазано — в трех шагах не видать ничего. До рассвета часа четыре еще. Но шесть миль на веслах одолеть ли? А если колесить начнешь — все десять насчитаешь… Куда же этот рыжий дьявол пропал? Время не ждет.

Наконец шкипер воротился. Рядом с ним стояла девушка с растерянным заспанным лицом. В руках она держала весла. Шкипер принес вещевой мешок с продуктами и небольшой чемоданчик.

— Мы с Машкой тоже решили уйти с баржи, — сказал вдруг шкипер. — Не на виселицу же… Вот весла, продукты, бачок с водой.

— А в чемоданчике?

— Здесь… женское, ее.

— Значит, жена? — спросил у девушки Ратников, передавая шкиперу штурвал.

Уловил, как тот тайком ухмыльнулся в рыжую бороду. А она, чуть смутившись, распахнула огромные, доверчивые глаза и мягко, с едва приметным украинским акцентом, пропела:

— Прихожусь. Время такое, мутное, как же… Машей зовут. А вас?

— Замолчи! — осек ее шкипер. — Нашла когда знакомиться. Голову надо спасать, а ты… Так берешь нас? — спросил Ратникова.

«Если взять их с собой, — прикинул Ратников, — на берегу по рукам и ногам себя свяжешь, оставишь — шкипер шум может поднять, догонят. Да если и но поднимет, что с ними будет? Пропадут… Эта девушка на беду еще подвернулась. Не бросишь же… Ладно, там будет видно».

— А на берегу как? — спросил.

— У тебя своя дорога, у нас — своя, — ответил шкипер. — Война много людей по миру пустила…

— Готовь шлюпку. — Ратников встал опять за штурвал и, когда шкипер ушел на корму, строго спросил у Маши: — Как здесь очутилась?

— А вы пленный? — несмело спросила она.

— Был пленный. Теперь ты со своим муженьком в плену у меня. Не нравится?

— Я не жена ему, — сказала вдруг Маша.

— Догадываюсь… Как же вышло?

— Так, взял меня к себе. Плаваю с ним.

— Любишь его, что ли?

— Сашку-то? — Маша прыснула в ладони. — Да разве можно?

— Отчего же нельзя?

— Да он подслуживает им. Противно.

— Не боишься так говорить?

— Боюсь. Но ведь теперь не он хозяин здесь. — Маша доверчиво, с надеждой посмотрела на Ратникова. — А в чемодане у него… не мое, не женское.

— Что же? — насторожился Ратников.

— Деньги, драгоценности, всякое…

— Где взял? Награбил, что ли?

— Мукой спекулирует. Договариваются с охранником, прячут мешки, потом потихоньку продают. Дорого нынче мука стоит. С Куртом, которого вы, ну, которого уже нет, они сошлись, сколько раз проделывали. А раньше еще и с другим. Но того на фронт услали.