***

Ольга слушала окружающую темноту. За долгое время, проведённое в подполе, из-за нехватки света у неё невероятно обострился слух. Сначала она различала лишь стук ног по полу, затем научилась слышать скрип половиц в дальних комнатах и далёкий шум дождя, когда он начинался. Затем у слуха появились новые возможности, о существовании которых Ольга никогда не подозревала. Когда отца не было дома, и ей не мешал ЕГО шум, девушка улавливала другие звуки, лёгкие и еле слышимые. Либо это был скрип старого, медленно разрушающегося от влаги и гнили дома, либо это работали сотни жучков, тут и там чуть слышно поскрипывая деревом. Как бы то ни было, эти звуки стали доступны девушке, и ими она развлекала себя в страшные минуты, когда можно было сойти с ума от одиночества и тьмы.

Следующий уровень слуха появился тогда, когда Ольга поняла, что может слышать себя. Стук своего сердца, скрип сустава давно вывернутой вконец чокнутым отцом руки, чуть хриплое дыхание, скрипевшее из-за болезни еле-еле внутри, наконец, собственные мысли. Да, она ощущала их, чувствовала, как эти бесформенные сгустки информации тяжело ворочаются в голове. И девушка постепенно научилась говорить с ними. И с сердцем, которое после разговора с ним успокаивалось, и с рукой — она начинала «ныть» тише, и с головой, управляя мыслями и направляя их в нужное Ольге русло. Вспоминала стихи, что читали с матерью и братьями, складывала слова, как это делали давно умершие люди в толстых книжках, называемых романами, пыталась вспомнить как можно больше подробностей этих странных, чужих жизней, запечатлённых на бумаге.

Эти истории помогли девушке сохранить рассудок и не сойти с ума в то время, когда она уже совсем отчаялась, сорвала горло от крика и несколько дней царапала истерзанными в кровь пальцами доски в надежде выбраться. Как-то Ольга поняла, что это ей не поможет, успокоилась и принялась ждать, разделяя тишину тьмы на звуки, учась слушать жизнь вокруг, хоть она и не изобиловала разнообразием.

Потом она научилась говорить с призраками — возможно, с плодом своего воображения, не более. Девушка закрывала глаза, и к ней приходили любимые: мамка, Славик и Ванька. Такие светлые, красивые, с ясными ликами. Мальчишки бегали вокруг мамки, лягали друг друга, тыкали кулаками, а женщина с улыбкой, но серьёзно смотрела на дочь.

— Мам, вы снова пришли.

— Конечно, Оленька, мы всегда здесь. — Так и хочется добавить: «в шкафу», так как запах разложения проникает сквозь доски пола, или это лишь кажется Ольге, и отец их всё же похоронил?

— Я знаю, мам, вы всегда были рядом… сколько помню. Как жаль, что вас нет теперь в…

— Не надо, доченька, плакать. Нас не воскресишь. Лучше о судьбе своей думай.

— О судьбе? — Ольга криво ухмыльнулась — в воображении, и эта улыбка видна матери. — Разве так называется прозябание в погребе? Или изнасилование собственным отцом? Или… да вообще, это и жизнью-то назвать трудно.

— Успокойся, придёт ещё время, уйдёшь отсюда. Сейчас важнее выжить. Собери волю в кулак и терпи! Когда-нибудь придёт к тебе твой человек…

— Когда — понятие длиною в вечность.

— Терпи, моя девочка, терпи… — Мать с сыновьями растворяются в воображении, наверное, потому, что идёт ОН, сбивая звуками шагов картинку, нарисованную перед взором. Ольга затряслась от предчувствия сильнее, чем от холода. Попыталась вжаться в стену и укутаться одеялами, чтобы стать незаметной, но разве это поможет? От НЕГО нет спасения!

Топот шагов всё ближе, как нечто неотвратимое, безысходное, от чего не спрятаться и не убежать, хотя бежать-то и некуда. В подвале некуда деться! Ни от отца, ни от своих мыслей, ни от той мерзости, что он приносит с собой. Отодвинулся шкаф, заскрежетала задвижка, заскрипели ржавые навески, и в глаза ударил свет лучины — он хоть и слабый, но режет. Приходится зажмуриться и с содроганием считать шаги по лестнице.

— Милая моя, ну что ты спряталась? Хорошая моя… выбирайся из кокона. Папочка пришёл, или ты не рада меня видеть? — злые нотки в голосе.

Ольга кивнула, что должно означать согласие, иначе этот подонок… снова начнёт бить. «Обучающая программа» — так он это называет.

— Ну, и хорошо! Ну, и здорово, — одеяло полетело в сторону, обнажая голое тело, потные омерзительные руки заскользили по коже, хриплое, с запахом перегара дыхание нестерпимой волной ударило в нос. — Ну вот, и тебе хорошо, и мне… Сейчас развлечёмся, а потом покушаешь. Папочка еды принёс, он же хороший у тебя, добрый… он и накормит, и защитит, если что, от других людей. Страшных и злых. — Чёрт! — насильник внезапно вскочил и заматерился, то поглаживая, то дёргая между ног. — Мать твою ж! Ну, что тебе сегодня не так? Ну, в чём проблемка, миленький…

Сегодня он так и не докричался до своего орудия унижения. Выругался, оскорбил Ольгу, обвинил в том, что его бессилие — это её вина, и ушёл, оставив без еды. Как ни странно, но злорадства девушка не испытывала, как не ощущала ни удовлетворения, ни чувства мести. Она устала от творящегося вокруг Ада и испытывала безразличие ко всему. Но сегодня обострённый заточением слух жертвы не уловил одного звука — как закрывается задвижка на крышке в подпол. Что это? Подарок судьбы или просто чудовище разнервничалось из-за неудачи? Скорее, второе.

Стараясь не шуршать, Ольга медленно, крадучись стала подниматься по лестнице. Затаив дыхание, она толкнула крышку и… губы девушки задрожали, а дыхание спёрло. Так сильно не верилось в столь зыбкую удачу!

Кутаясь в одеяло, девушка выбралась из подпола. В комнате света не было, лишь сквозь разрубленную когда-то дверь заметно было слабое мерцание. Шаткой походкой Ольга пошла к этому маленькому огоньку, внезапно ноги подогнулись, и девушка рухнула на колени. Организм сильно ослаб за время заточения. Больно ударившись коленками об пол, Ольга прикусила губу, стараясь не закричать.

Кое-как отсидевшись, надеясь, что ОН не услышал шума, она поднялась и пошла к свету. Как бабочка, трепещущая крылышками в ночи, её душа рвалась к слабому мерцанию, желая побыстрее выбраться из ненавистного дома. Ольга заглянула в дыру и задрожала. Отец сидел на кровати, прислонившись к стене. Среди мусора, раскиданного по столику, стояла ополовиненная бутыль самогона, а рядом, закреплённая на металлической рогатке, догорала лучина, нещадно коптя. Огонёк трепыхался на последнем издыхании. Скоро погаснет, и что тогда? Как Ольге выбираться?

Девушка присмотрелась — отец не двигался. Грудь чудовища равномерно вздымалась, а глаза были закрыты. Спит! Это шанс! Только бы не проснулся…

Она тихонько открыла дверь, петли лишь раз слабо скрипнули. Затаив дыхание, аккуратно переставляя босые ноги, девушка медленно пошла вперёд, мимо самого страшного существа на свете.

Плана не было. Было желание просто убежать, исчезнуть из этого места, растворить его в воспоминаниях, уничтожить любые намёки и мысли. Где она будет жить и как, Ольгу сейчас волновало мало. Всё лучше, чем такая жизнь. Даже смерть. Дали бы Оле выбор, она избрала бы второе.

На глаза попался топор, именно тот, от которого погибли мать и братья. Воткнутый в стену, он блестел лакированной ручкой, на ней темнели пятна. Ольга затряслась ещё сильнее. Кажется, она знала, что это за пятна. Девушка обернулась и посмотрела на спящего мужчину, губы задрожали, и слёзы покатились из глаз, лицо исказила гримаса ненависти. Единственная мысль билась сейчас в голове, и Ольга решилась. Крепко ухватилась за топорище, вытянула топор из стены и направилась к монстру. Неистовое желание немедленного возмездия клокотало в ней. Желание, управляющее телом. Ничем не удерживаемое одеяло свалилось на пол, оголив гусиную от холода кожу, которая слегка поблёскивала в полутьме.

Подошла вплотную к кровати, занесла над спящим монстром топор и вдруг разрыдалась, прижав оружие к груди. Отец открыл мутные глаза, секунду всматривался в Ольгу, словно в нечто едва заметное, потом довольно ухмыльнулся: