Сидит, жует свою проклятую двухдневную колбасу и даже не догадывается как полчаса назад полностью изменила мою жизнь.

– Актриса? С ума сошла? Там таких, как ты, в Гитисе, сто человек на место. Ну кому ты нужна без блата? А еще актеры все нищие и спиваются!

Ее сморщенные губы выплевывали каждое слово нарочито медленно, хлестко, так, чтобы я запомнила их на всю жизнь.

Актеры нищие, 100 человек на место. Я поняла, да.

Переходим к плану Б.

Филфак. Литературное творчество. Говорят, журналисты неплохо зарабатывают.

18

Я часто представляю будто я знаменитая и у меня берут интервью.

– Как вы поняли, что писательство – ваше призвание?

– А я до сих пор этого не поняла. Я всегда видела себя на сцене.

И все, рядом с кем росла, говорили – иди на актерское, это твое. И я знала, что буду знаменитой. И в этом было мое призвание. А вовсе не в писательстве.

Я поправляю складку на шелковой юбке и многозначительно замолкаю в ожидании следующего вопроса.

– Что ж пошло не так? – спрашивает журналистка.

– Бабка…

– Бабка?

– Да, знаете, есть такие бабки, меняющие жизни.

Вот одну из них я встретила, где-то в шаге от исполнения своей мечты. И не прошла проверку. А может… может все сложилось именно так, как должно было.

Я мягко улыбаюсь краешком рта. Улыбкой успешной умудренной жизнью знаменитости.

– Вы еще мечтаете о сцене? – раздается следующий вопрос.

– А давайте на “ты”? – весело и непринужденно предлагаю я, могу позволить: – А то я себя как-то неудобно чувствую, мы же ровесницы. (Журналистка кивает).

– Да, мечтаю. Я часто представляю себя драматической актрисой, такой красивой и утонченной, которая играет про любовь. Хотя мне говорили, что я – харАктерный персонаж.

– И какая она?

– У нее много поклонников, ее любят, ею восхищаются, она из хорошей семьи.

Без дерьмового бэкграунда… Она – свет и она доверяет. Себе. Миру. Людям. Мужчинам.

Особенно, мужчинам.

19

Взаимность.

Я смакую это неизвестное мне слово.

Приятно познакомиться, меня зовут Ева.

ВЗА-ИМ-НОСТЬ.

Это то, что неизбежно должно было случится с тобой, о, нежная актриса в прозрачном платьице на голое наглое тело.

Люби, пока тебя не найдут обведенной мелом утром, в его прихожей.

Люби, пока он не превратится в дракона и не разорвет твое сердце когтями в клочья.

Один наушник тебе, другой ему.

Автобус вдруг резко тормозит, и я решаю, что это отличный повод уронить голову ему на плечо. Подхватывает, сцепляемся пальцами. Держимся.

Дыхание перехватывает, от того, как много приходится сдерживать, чтобы не расплескаться в трясущемся автобусе.

Я его солнце, а он мое чудо.

Он гладит мою голову, пока я жмурюсь и загадываю, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. Он просит о том же.

20

Я умею дышать под водой. Наверное, я русалка. По крайней мере, у меня точно есть хвост.

Я с какой-то небывалой сноровкой плыву под толщей воды. Мне не страшно. Я часть океана, и, кажется, ещё немного и растворюсь в нем. Вода проходит сквозь меня и затягивает все глубже и глубже.

Но ведь так не бывает! Я, что, сплю?

И как только я об этом подумала, вдруг резко стало не хватать воздуха и… я проснулась от собственного захлебывающегося кашля.

Я рефлекторно повернулась на бок и открыла глаза.

Никого. Мокрое плечо и зловонная лужа рядом. Вместо океана.

Я не помню, как я вернулась вчера домой. Помню только, что, когда пришла, его все ещё не было. И все ещё нет.

21

А что если Бегбедер прав и любовь действительно живет три года?

Что если та пустота и безысходность, которые я ощущаю в его отсутствие, это похороны любви?

Десятки смс в день, чтобы получить ответ всего лишь на один вопрос: где ты?

Где ты?

Моя актриса с завязанными глазами мечется по сцене из угла в угол и не может найти своего возлюбленного.

И вот уже опускается занавес и черный драп пожирает ее белое платье.

Но в зале все еще слышно, как она зовет его охрипшим голосом.

Слепая, со стертыми в кровь стопами, даже после смерти она не может смириться с тем, что его больше нет.

22

Переполненный автобус после двухнедельного заточения в больнице – то ещё испытание.

Бабка напротив, кажется, пытается просверлить во мне дыру.

А я – понять, куда именно она смотрит. Ну, конечно! Провожу ладонью по затылку – и чувствую приятный отросший ёжик. Если бы она видела меня три недели назад, когда я только побрилась…

Том Йорк, поющий в наушниках, не предвещает ничего хорошего, но я точно знаю, что хуже уже не будет. Только если я останусь на улице, но вроде как на мой ноут нашёлся покупатель и я смогу оплатить комнату в этом месяце. А там посмотрим.

Через 2 дня мне 23.

Кисту удалили, волосы отрасли, Рома ушёл.

Кажется, я делала все, что могла, но он все равно ушёл.

Я делала все, что он просил. И почти не спорила, когда он, бегло взглянув на две полоски, попросил не создавать ему проблем. Хотя после этого внутри меня что-то сломалось.

Но он все равно ушёл.

23

Он спал. И ресницы его были такими длинными.

И эти кудри, в которые хочется запустить пальцы и выпрямлять ими каждый завиток на его голове.

Сейчас он проснется и скажет, что все было очень мило, но мне пора.

Хочется успеть уйти до.

Рюкзак, куртка, ботинки. Дверь.

Чувствую, как открываются его глаза.

“Такое родное у тебя лицо,” – шепчет и сжимает меня в своих ладонях.

Как я здесь вообще оказалась?

Кажется, падала, а он меня подхватил.

В том клубе, с дурацкой музыкой. Я почти оглохла, и он писал мне свои месседжи на телефоне: “Я здесь, ты там, мир весь напополам”

Вспышка. И мы целуемся у метро, отрываемся друг от друга на мгновенье, которого хватает, чтобы подумать: это мой будущий муж и у нас с ним будут дети.

23

Я помню, как увидела ее в первый раз.

Она подъехала к нам на своей красной машине, и Марк, торопливо отпустив мою руку, словно по команде, оказался рядом с ней. Стекло водителя медленно опустилось, но я ничего не увидела, только глубокую бесконечную черноту, перед которой Марк вытягивался по струнке. Это испугало меня. Я прищуривалась снова и снова, но все попытки разглядеть за этой чернотой человека, были бесполезны.