В тёмной воде Лену разглядел не сразу, она слабо сопротивлялась стихии руками и ногами. Я подхватил её за руку и поднял на поверхность. Глотнув воздух, она инстинктивно, бессознательно стала хватать меня за голову, и мы вместе шли снова в кромешную тьму, в эту чёрную синеву водного космоса, но без звёзд.

Я почему-то вспомнил, что давно не был на кладбище у родителей. Надо бы сходить, цветы принести, прибрать вокруг. Зачем подумал о покойниках? Не знаю.

Жить! Надо жить!

Сжавшись калачиком, потом выпрямившись, я отцепил её пальцы и пулей пошёл наверх вместе с живым своим балластом. Чтобы не повторить захвата ею меня спереди, я подхватил её под мышки сзади, так, чтобы голова её была на поверхности и она могла дышать. Её бледное лицо, такое близкое и родное, придавало мне силы. Какое-то время грёб одной рукой, как раненый Чапаев.

– Нам… вдвоём… не доплыть, – шептала она, едва помогая мне держаться на плаву. – Я… люблю тебя…

– Я тоже… Молчи…

Она ещё издала пару невнятных фраз, сделала несколько усилий рукой и сникла. А я медленно грёб правой рукой на смутно виднеющуюся гору Тепе-Оба. Земля ещё подавала сигналы, я уже нет.

«Жизнь там как шла, так и будет идти, – мелькнула мысль. – Отряд не заметит пропажи бойца и «Яблочко» песню допоёт до конца… Жизнь имеет конец… а море, похоже, нет…»

В глазах помутнело. Страшно хотелось пить и, почему-то, прилечь отдохнуть. Силы были на исходе. В ушах появился шум, а глаза стали закрываться, и я увидел красную лампочку, которая вспыхнула внутри меня: топлива осталось несколько капель. Я знал, что так бывает, когда засыпаешь в сорокаградусный мороз в сугробе или в горах без нужной дозы кислорода, да ещё начинает кружиться голова. Страха не было: я всё же не один. Была дикая усталость.

Шум в ушах усиливался. Это был шум мотора. Сквозь пелену смертельной усталости солёной стихии я разглядел борт лодки или катера и людей в форме цвета хаки.

Пограничники. Оказывается, заметили нас и выслали сторожевой катер. Нам срочно прямо на борту оказали первую помощь. Лена пришла в себя и смотрела на меня усталыми, но ласковыми глазами, а я держал и гладил её бессильную руку.

– Вы, наверное, море за лужу приняли? – шутили погранцы. – Первый раз видим таких смельчаков.

– Надо вам медаль вручить «Унесённые штормом!» – сказал капитан и добавил. – Вообще-то странно, как это вам удалось не утонуть, отмахав такое расстояние в неспокойном море. Похоже, вы попали в одно из подводных течений, уносящее воду от берега в море. Его называют «Отбойным». Оно чаще всего начинается в таинственной, покрытой легендами Двуякорной бухте. Эти течения часто меняют направления, отчего температура воды в море у берега может измениться даже летом градусов на 8-10. Вам повезло, что мы вас заметили, а иначе…

Он замолчал, посмотрел на Елену, натерпевшуюся страха, и налил в рюмки коньяк:

– Выпейте, пожалуйста, не пьянства ради, но для сугреву! И мы вас доставим на берег.

Когда мы вернулись в дом, Лена с порога разрыдалась. Я никак не мог вывести её из этого крутого пике женской истерики, которая выплёскивала через солёные слёзы ад последних нескольких часов. Я пытался поить её крымской чачей, горячим чаем с лавандой, и только после этого она успокоилась.

– Я люблю тебя, Серёженька, – зарёванная, серьёзно, глядя мне в глаза, промолвила вдруг Елена, моя Леночка.

– И я тебя очень люблю, – то ли сказал вслух, то ли вспомнил я эти слова, когда мы чуть живые плыли к спасительному берегу.

– Завтра, милый, всё решим, а пока в себя прийти бы, – она решительно посмотрела на меня и крепко взяла за руку. – Мне там, под водой, было темно и страшно. Звёзд не было видно, мелькнула тогда мысль. Ты меня спас, и я с тобой снова счастлива.

«Ну, наконец-то», – подумал я о своём и крепко обнял её.

– Мы даже одинаково думаем. Мне было бы без тебя невыносимо жить, если бы…

Она прильнула ко мне всем своим тёплым, желанным телом:

– Я с тобой хоть в огонь, но только не в воду!

«Ах ты, моя радость! Неужели решилась? Вместе мы преодолеем всё!» – не мог надышаться ею и целовал, и целовал. А вслух сказал:

– Счастливым можно быть даже в самом тёмном месте и в тёмные времена, если чаще смотреть на свет. Но даже если выключат свет, то и тогда его можно увидеть, подняв голову, – это звёзды! Если бы мы с тобой не заплывали за буйки, то мы так бы никогда и не сблизились ещё крепче.

– Я теперь в жизни никогда больше не заплыву дальше «лягушатника», – с дрожью в голосе сказала она. – Я стала такой трусихой.

– А теперь уже и не надо искать себе на задницу приключений. Дело сделано. Завтра командовать парадом буду я! От винта! Схожу-ка я за шампанским.

На улице был уже поздний вечер. В июле небо в Крыму фантастическое. Очень много звёзд – так красиво. Красоту ещё рождает сердце, полное любви. Я шёл под впечатлением дня. В голове рой мыслей. Кругом южная ночь. Та же тьма, что и на морской глубине, но…

Не дай Бог оказаться кому-нибудь в такой ситуации. Недаром море предупреждает горячие головы красными буйками. А ещё я подумал, что семья – это как лодка, плывущая по штормовому морю. Если кто-то один из двоих начнёт совершать неверные, резкие движения, то лодка начнёт тонуть. Везде важен баланс. Я очень надеялся, что завтра для нас двоих, возможно, наступит самый решающий день.

И Море, и Проза, и Гомер – всё движется любовью.

Я родился и крестился в городе акварельных красок и лазурного моря. В одном из самых старейших приморских городков – крепостей жаркого и райского Крыма, Феодосии. Старый град, восседал некогда на шёлковом пути в Рим, и на хлопковом – в обратном направлении – в Китай, а также, рядом проходил торговый путь – «Из варяг в греки». Это был очень крупный город по тем временам.

Некогда, двадцать шесть веков назад, греки из Милеты потерпели кораблекрушение в морском штормящем заливе, там, где кончалась Крымская гряда горбатых гор, слегка поросших зеленью леса.

Моряки с лодки в ужасе наблюдали, как огромный Змей Карадагский взвивался дугой из вод, захватывал очередное барахтающееся тело греческого конкистадора и тащил в синюю холодную пучину, оставляя кровавый след на воде.

Но спасительное подводное холодное течение от святого мыса Ильи быстро выбросило оставшихся в живых мореходцев на тёплый чудо-берег Боспор Киммерийский полуостровной Таврии.

Здесь, у подножья горы Тепе-Оба, похожей на истоптанный башмак, оставшиеся в живых греки заложили град, судьбой им данное место во спасение, и назвали его «Тео досия» – Богом дарованный.

Шли уже пятидесятые годы, переход от горячей к холодной войне, а я лежал в колыбели и громко орал, хотя паника моя была мало обоснована: мир восстановился на долгие годы. И милицейская карьера отца в виноградно-абрикосовой республике надёжно защищала моё безмятежное детство. Но кто его знает, в этой стране даже прошлое непредсказуемо – всё было тогда в руках одного Бога, а им был Иосиф Сталин. После его смерти в марте 1953 года всё перешло в другие руки – Молотова, а затем Хрущёва.

Феодосия – моя приморская малая родина. Я родился и вырос у моря. Почти у всех слово «море» вызывает тёплую волну эмоций – «я еду к морю, я еду к ласковой волне». О, море – мечта любого, кто живёт севернее! Как приятно расслабляет морской прибой с криком чаек.

Мы бегали по пыльным дорогам улицы буквально босиком. Летом вообще не носили обуви, у нас её просто не было. Зимой я носил старые ботинки, донашивая от старшего парнишки соседа, иногда валенки с галошами. В общем, бедность была налицо. Нищета! Иногда мы, с пацанами, мчались сломя голову на мыс Ильи к маяку, на яркий мигающий свет. Он был для нас загадочной точкой притяжения, звал и отталкивал, но всегда являлся ориентиром, чтобы не заблудиться в темноте страшного района Карантин, покрытого тайнами генуэзцев, турок и татар. Здесь несколько веков назад был самый большой рабовладельческий рынок в Европе.