Имя мне дал отец, он же дал мне и силу воли. Если есть трудности в жизни, надо решать их по кирпичикам: «замешивать цемент» и упорно, день за днём класть кирпичи, заделывать образовавшуюся брешь.

С наступлением осени пришёл в школу с новыми ощущениями. Я решил стать офицером. В послевоенной армии виделись средоточие мужественности, силы и доблести. Друзья отца – военные лётчики. Силой своего авторитета внедряли в наше мальчуковое, впитывающее, как губка, сознание мысль, что это – единственный достойный для мужчины путь. Теперь у меня была конкретная цель. Я продолжил обучение с уклоном на вступительные экзамены в военное училище и не забывал физическую подготовку. Стало легче учиться, когда знаешь для чего.

Однажды я услышал странный диалог. К нам в гости зашёл старый учитель русского языка и литературы, самый умный в посёлке и самый неугодный местным властям человек. Отец любил приглашать разных интересных людей к себе домой. Выпить, пообщаться и установить более тесный контакт.

– А вдруг пригодится в жизни, – говорил он мне.

С друзьями отец ставил трёхлитровый бутыль с гранатовым цветом на стол, гранёные стаканы и после этого беседа лилась, как по маслу.

– Я всю жизнь мечтал стать военным, – начал издалека наш хозяин, наливая вино в стакан, – но образование и семья помешали. Хочу, чтобы сын хотя бы осуществил мою волю.

На что мудрый учитель сказал:

– Однако больше всех в этой стране достается военным. При Сталине в результате репрессии и войны их погибли сотни тысяч…

– Не может быть, он их защищал и награждал, – возмущался несостоявшийся офицер.

– И, тем не менее, есть сведения, – пригубив стакан, прищурился, сказал учитель. – А сколько погибло в Вяземском и Киевском «котле», когда руководить военной операцией фронта взялся сам Верховный? Жуть, не счесть!

– Мои три брата там погибли, а документы пришли на них, что пропали без вести, – вроде бы, соглашаясь, вспомнил сибиряк и тут же выпалил. – И всё же я верил в Сталина как руководителя. Русский народ непобедим! Это же в газете «Правда» было напечатано, там зря не напишут, они бы сто раз проверили всё.

– Конечно, мы – русские хорошие люди, но кто из них около трёх миллионов доносов настрочил? Как писал Гоголь, на Руси есть две беды – дороги и дураки. А остальное что, хорошо ли? Мы уже привыкли так жить.

– Ну ладно, я-то не буду доносить, но ты не прав…

И беседа обретала более крутой и горячий поворот, вместе с выпитым вином. А я тогда – мальчик, десяти лет, всё слышал и впитывал, как губка, и понимал, что добрая половина людей не такая уж добрая.

Самая пылкая арена бесед – это кухня. Но дальше её закрытых окон дело не шло. Моя хата с краю. Какая-то безучастность. Страх от Сталина сидел в генах каждого россиянина. И только после его смерти осмелевший Никита Сергеевич храбро покритиковал его.

Хрущева я видел всего один раз, когда он объезжал свои владения в Крыму и после этого вояжа передал полуостров Украине. Правительственный поезд остановился на узловой станции Владиславовка. Мой отец был в оцеплении, охранял главу Российского государства и взял меня с собой. Я сидел на каменном привокзальном заборе и смотрел на Хрущёва, вышедшего из правительственного вагона, во все глаза, ещё не веря, что передо мной человек, от которого совсем недавно зависели судьбы мира, когда он смело разрешил Карибский конфликт. Так близко я видел главу страны, самой большой по территории в мире, в первый раз в жизни. Намного позже я смог непосредственно судить о плюсах и минусах ударных новостроек и размахе дел этой неординарной личности. Лично я был совершенно согласен со многими реформами Хрущёва – у людей короткая память, они его пытаются судить по газете «Правда» и по тому, что говорят с экрана телевизора. А это совсем однобокий подход.

Надо учесть его возраст – ему было тогда 76 лет, и он выглядел окончательно разуверившимся в «предустановленной гармонии». В своей соломенно-светлой шляпе он выглядел опытным дачником, который на склоне лет принялся «возделывать свой сад».

Сказывалось время, в котором жил генсек, экономили на всём. Взять «хрущёвки». Почему пять этажей, да потому, что если будет шестой, то необходим в доме лифт. Первый этаж без балкона – тоже экономия.

Хрущёв не боялся идти в народ в отличие от других наших старцев власти. Сосредоточенно уставившись в объектив, наши небожители почему-то не осмеливались близко взглянуть на «единый с ними» народ. Моментально вспомнилось хрестоматийное ленинское «страшно далеки они от народа». Физиономии у них были такие мрачные, словно это дефилировали не вершители судеб одной шестой суши, а рядовые рецидивисты, этапируемые к очередному месту заключения. В память почему-то врезались отливающие купоросом, крашеные в радикальный чёрный цвет волосы и усы Анастаса Микояна, вечно живой и, целующийся с мохнатыми бровями, Леонид Брежнев.

Однако иконами нашего поколения были не правители, а герои культурной революции и космоса – Высоцкий, Битлы, Гагарин, Бобров, Яшин и другие. Равняясь на них, мы хотели стать подобными, похожими и готовились к этому. Полёт в космос потряс весь мир, словно прилёт марсиан на землю.

Света, так её звали, была существом эфирным, с одухотворённым выражением широко открытых голубых глаз. Её можно было сравнить с бледно-золотым цветком на стройном стебельке. Она говорила красивым приглушенным голосом, а её звонкий смех казался мне музыкой. Она была младше меня на два года, но произвела ещё на меня впечатление тем, что кокетничала она, как взрослая женщина. Тогда я ещё не знал и не думал о душевной близости. А зря. Для меня важна была внешность. И если уж у неё такие хорошие родители, то и ребёнок, значит, весь в них должен быть, так посчитал я тогда.

Она была точной копией того внешнего образа женщины – идеала для меня, который я себе представлял в юности. Белокурые волосы спадали волнистыми локонами на нежную кожу шеи. Тонкая дуга бровей, маленький носик, невинные губки-вишенки и красивая, уже сформировавшаяся грудь. Она стояла посреди комнаты и будто слегка улыбалась мне. Галатея!? Каждый мальчик в своих мыслях заранее рисует образ будущей избранницы по жизни, словно скульптор Пигмалион изваял фигуру девушки, которую рисовало его воображение, и поэтому был влюблён в неё. И получилась Галатея, которую он оживил. Мастер был уверен, что его рукой водила сама богиня любви Афродита.

Азов, пустынный берег. Ах, этот южный тёплый вечер. Так и тянет на романтичные прогулки. Первый поцелуй со Светой был на Азовском море через полгода после знакомства, где мы все вместе, семьями отдыхали в палатках и ловили рыбу. Я не сразу догадался, что грубая мужская сила, теплой волной струившаяся от меня, особенно в этот романтичный вечер на море так же влекла ее, как и меня – ее хрупкость.

Надувную лодку, в которой катались Света с приятелем, не умевшим управлять веслом, понесло легким штормом в море. Лодка то появлялась на горизонте, то скрывалась за очередной большой волной. Здесь же крутилась стайка дельфинов, и никто из двух десятков присутствующих на берегу людей не осмелился плыть на помощь. Все плавали очень плохо или совсем не умели, как мой отец. Пришлось мне преодолевать волны и страх, догонять уносящих штормом «туристов» в резиновой лодке и грести против ветра и волн обратно к берегу. На что ушло немало сил, и я чуть живой приплыл героем нашего прибрежного лагеря. Это был первый случай, когда дама моего сердца находилась так близко от меня и смотрела в упор такими испуганно – влюбленными глазами. Мои бонусы и шансы подросли, и я получил приятный уход, как за «больным» так и после. Однако вскоре её отца военного, фронтовика, перевели по службе в столицу, и они уехали. Напоследок он в шутку, но серьёзно, сказал: – Если возьмёшь в жены Светку, напишешь расписку, что обратно возвращать не будешь.

Какой прозорливый оказался отец, но тогда это была всего лишь невинная шутка.