Письмо Алексея Варваре (январь 2001 года) Сыт я духовной снедью нашей Москвы престольной: крупной тут ловят сетью, крупною солят солью. Пьеса прошла здесь вяло – еле партер заполнен, (ты меня уломала, я как дурак исполнил). Но бенефис Аглашки – бешеный, против правил! Тихо и без огласки был арестован Павел. Не было в прессе травли (этот народ – наушкан!). Что же я понял в Павле – мальчике на побегушках? Страстная кровь семита, трезвая – армянина… Но она для него – Лолита, и Виардо Полина. Если заглянешь в недра: любит от сих – доколе? — она для него и Федра (в смысле заглавной роли). Словно не видел краше (вот уж чего – навалом!), лет на десяток младше, а с ней – как с ребенком малым. Был бы судья под знаком этой любви – да где там! — будет судить по бумагам, или скорей – по дискетам. Было уже однажды – он налетел на пули, яростный, бесшабашный, явный – мертвец в отгуле! К новым властям, пожалуй, не перенес притирки. Грузят товар лежалый для биржевой Бутырки… Северный ветер сучий бьет по последним листьям! Ты же с тебе присущей благостью – помолись там… Четвертый комментарий
Как много красоты в заброшенной аллее, и снежные цветы, и вьюжные лилеи, молочные стога, вся в белых перья липа: глубокие снега, любимые до всхлипа… И негу, как нугу, тянуть. Как конь телегу, сквозь мир тащить тугу: свою тоску по снегу. Мочалить бечеву страданий до момента, когда влетишь в Москву – из захолустья Кента. Во все концы видна (и Гоголю из Рима) страна, как купина, стоит – неопалима. В заиндевевший дом войдешь (следы погрома), любовию ведом (как Пушкин из Арзрума). Смирись и не базарь: живешь, не в гроб положен, хоть и один, как царь (и как в Крыму – Волошин). Количество пропаж спиши на Божью милость. Вокруг иной пейзаж – все видоизменилось: от Спаса-на-крови и до владельцев новых на Спасско-Лутови-новых лугах медовых. Письмо Варвары Джону От рассвета до ранней крещенской тьмы кто расставит силок, кто подставит ботинок… «Никогда не путешествуйте с неверующими людьми», — сказал мне однажды смиренный инок. Замосковье в глубоких лежит снегах, утопает в сугробах аглаин терем, мы не можем с нею найти никак общий язык, хоть и мягко стелем. Молчит ли, честит ли весь мир до утра, проглянет ли нежности рваная кромка, но втягивает в себя, как черная дыра, пустая космическая воронка. Боюсь, что детали весьма далеки от оксфордских малобюджетных дискуссий… Компьютер изъяли, пишу от руки. Где ложь и где правда судить не берусь и съезжаю в гостиницу завтра – дела: в Москве все бегут (на пожар ли, оттуда ль). Не знаю, насколько я ей помогла… Целую. До встречи, мой аглицкий сударь. P.S. А сны под утро – скользкая стезя: ты снился так, что вслух сказать нельзя! Письмо Аглаи Варваре (январь 2001 года) Поглажу котенку пушистую шерсть, он прильнет ко мне – без опаски: тридцать шесть и шесть — температура ласки! Это приют от дурных вестей, если ласкать умеем… Что же мы варим смолу страстей, огонь под котлом лелеем?! Зачем я все это пишу вдогон, все выше стремлю стропила? Ты так утишала свой пастырский тон! (Но в сердце своем – осудила). Оставила в спальне свою Псалтирь, значит вернешься для того ль, чтоб сказать мне: иди в монастырь или замуж за короля… Но я не играю в эту игру — тавро на судьбу не ставлю, и то, что предназначалось Петру, не может достаться Павлу. Спиши это все на актерскую звень, на паненский мой норов лютый: я тоже швырялась в свою же тень чернильницею, как Лютер! С ангелом тоже боролась, ан глядь — порвалась становая жила… Павла вчера отпустили. В пять привезла его, ублажила. Нет, как ты знаешь, на мне креста, что ни день, то живу безбожнее. И ты мне сказала, что я – пуста, гремлю, как ведро порожнее. Может я просто надорвалась вгору тащить салазки… «Съисть то он съисть, да кто ж ему дасть!» — это я снова о ласке. Письмо Алеши Эн Она письмо открыла отрешенно и вздрогнула: на нем приписка Джона! «…Я всякий раз, идя к амвону, сворачиваю шею мобайлфону (как надоедливый петух — шумит и возмущает дух!). Но дома я его включаю. Звони, любимая! Скучаю. …По русски, как это, депеша(?) пришла сегодня от Алеши… С оказией передаю… Ты – в Пюхтице? Твой Джон. Люблю…» Само письмо – в нем разобрался кто б: мозолили глаза все фразы разом… Как-будто отправитель был «под газом», хоть и терзал услужливый «лап-топ». ………………………………………………………….. «…посыл я убираю волевой… Когда мы жили с ней на Беговой в занюханной огромной коммуналке (все страсти – от пальбы до перепалки!), ей и тогда претило быть одной: Петра любила, а жила со мной… Она мне письма пишет, как в бреду: рождественское длит колядованье у вас под дверью, в розовом саду… …Я на своей премьере, на Тайване, в парную окунулся духоту… …Войти в поток, не замутнив истока? Пиеса не вошла в свои пазы: ее перетолмачили (премного) на мандаринский (неземной!) язык. Да и актеры – странноватой масти… А все ж – мои «Абстракции и Страсти» и премией, и грантом увенчали (восполнил московитские печали). …Представь, здесь был А. М. (!) (как сам сказал мне, кстати, все десять дней торчал, как пень, на складе!). Я с ним столкнулся (толстый стал, как овощ) в музее императорских сокровищ, где есть чем любопытство утолить… Ну сколько можно эту пытку длить! Есть пра-китайский сказ, с подтекстом и поддоном, о рыбе-карп, желавшей стать драконом… …Премьерный высылаю вам буклет — богат, цветист, но – видишь ли? – букв нет! Бес самохвальства остается в силе — зри иероглиф: «Страсти по России»… Реклама беспардонная весьма… Аглая бьет фарфор? И бьет по нервам… И ей и нам бы не сойти с ума в году – от Рождества – две тыщи первом. Я здесь российский ветер не посею… Пиши: cumir.(собака)aleks.(ею) P.S. «Знатная дама, читающая любовное письмо»,[2] в руке японский веер теребя… …да знала ль ты? что я? любил тебя… …я не хотел, но молвилось само… вернутьсяКартина японского художника Утамаро (1753–1806). |
