Третий комментарий (2000 год, Кент) Когда летит сырой английский ветер укутывая листьями погост, кольцо в двери стучит – как красный петел, прозрачный призрак или поздний гость. Ведьмует тьма на чердаках пустых. Джон на вечерне в храме Всех Святых — в пустующем намоленном соборе… Лишь пономарь гундит, молитве вторя. А в доме свет и шум, и колготня: там без гостей ни ночи нет, ни дня. Дом освещен с фасада и с торца. Лишь час от Букингемского дворца — от Лондона рукой подать до Вари. Она и рада всякой Божьей твари. Ученый друг, жилец лабораторий, сегодня у камина тараторил: путь в Кембридж из России не далек! Растравит Джон в камине уголек, пытаясь и понять, и ухватить беседы русской травленую нить. Здесь, в графстве Кент, недавно был в гостях политик Икс, на малых скоростях бредущий к президентскому престолу. Варвара опускала очи долу: всегда чуралась власти и «структур». Политик был любителем котурн, он бредил Бонапартом и Нероном. И волновался, и дышал неровно, поскольку рвался он – из грязи в князи. Он явно слышал про большие связи, по линии ирландского родства: наружу вылезал из естества! От этой человечьей мелюзги порой ни света не видать, ни зги! Политик знатным слыл амикошоном. Но номер не прошел с невозмутимым Джоном. Британский дом – как крепость и оплот, в сознанье втиснут сотни лет назад. «Но это был случайный эпизод» — подумал Джон и вышел в мокрый сад. Дом приходской, стоящий на холме, парящий в небе, как корабль воздушный, в разноязыкой тонущий молве, вне прихоти и роскоши наружной — был явно магнетизма не лишен. «Варварины труды» – подумал Джон. Он видел тут артистов, циркачей, и не сходил с ума от их речей. По-русски в доме думал даже кот: бродяга и природный полиглот. Шурша листвой по вянущему саду, Джон обогнул замшелую ограду, вернулся в дом, ан глянь, опять пернатый стучится петел до английской хаты. Письмо Аглаи Алеше Эн
(из Москвы в Кельн) …Неуследима молодость, неуследима, в клубах параболлического дыма, и осторого, как перец, перегара, и быстрого, и легкого загара… И вспоминать (не соглашайся!) больно. Ты написал мне налету из Кельна. Неужто дни еще не сочтены любителей совместной старины? «Сопляжники» из довоенной Гагры, куда волной взрывной вас отнесло? Другие – потребители виагры — перехватили в лодке их весло. Куда плывем в бесцветной этой хмари? Ты был, передавали мне, у Вари проездом в фестивальный Эдинбург. Простой небезызвестный драматург — уж если не Шекспир, то явно – Чехов… Язвительность моя уже не та: от смеха умирать или от чиха — актрисе бывшей спишутся счета. Подштопанная кукла и банкирша — теперь сыграть могла бы только Фирса! Ты помнишь Павла? Был такой юнец — сидел на осветительных приборах. Он страстью измотал меня вконец. Хранил сухим в пороховницах порох. Но оказалось, выкован из стали: банкиром стал. Теперь так звезды стали. Он из другого теста: деньги, риск… Но вот прилип ко мне, как банный лист. Я не могу (поверь!), хоть нету спасу, вернуть любовь ему, как деньги в кассу. Теперь мой путь определен, и тяжек в контексте косметических подтяжек. Я представляю, чтоб сейчас изрек ты… Ну да, он финансирует проекты мои: в Москве шумнула антреприза — классическая (ставила сама!). Все вспомнили, какая я актриса, а я стяжала горе – от ума… Ты пишешь мне, а значит жив, не так ли? (Ужасна смерть великого Петра). Варвара? Ставит радиоспектакли? А прежде – ни ногою со двора в какой-то там английской глухомани. Как можно жить от Родины вдали?! Такую нам судьбу накуковали: любовь не обменяешь на рубли. Она любима, тут не надо слов. Пригож ее ученый богослов? Сестринство наше прежнее и братство, и свыше неусыпная опека… Как может Вестминстерское аббатство не повидать такого человека?![1] Я к ней на Рождество лечу, Алеша! Будь счастлив и здоров. (В Москве уже пороша…) Письмо Аглаи Павлу (из Кента в Майями) Закормленная рябчиками с ананасом, я все-таки капну тебе на темя: я не понимаю, зачем лететь первым классом, если прилетаешь вместе со всеми! Ты, конечно, новорожденный миллионер, но сообразил бы, что это дурость! В скором поезде, например, платишь, прежде всего, за скорость. Если кто и урвал даровой ломоть, то жаждет и тут, по причине веской, если не выделиться, то хоть отделиться застиранной занавеской! Но это к слову. И мне все равно, и ты это знаешь (равно и Варваре), встретят меня на стареньком «рено» или на перламутровом «ягуаре». Это для прочих и для иных, обожествивших корысть и скорость: гнать на каурых и вороных, ноги укутав в медвежью полость. Как долетела? Могла бы потише. А остальное и сам все знаешь: здесь не Рождественнский вечер в Париже, ночью – кутеж, а наутро – залежь! К Джону приехали на постой — только родня, а к Варваре – я вот. Эти эсквайры – народ простой: шубу соболью зрачком не дырявят. Всенощной службы свечная пурга. Звездная россыпь. Дыханье органа. Ветер псалмов. Покаянья туга. Польская кровь ли моя окаянна — слишком бурлила, наделала бед. Страшно предстать во грехе уличенным… Днем состоялся семейный обед, с жирной индейкой и пудингом черным. Тишь над равниной. Вселенский покой. Словно бы мир – в покаяньи и вере. Как соответствовать этой благой и расслабляющей атмосфере? Скоро закатится за окоем год високосный с тремя нулями… Как ты банкуешь там доллар с рублем, и оседлал ли волну в Майями? Дом у Варвары? Внутри и во вне — очень английский, а как иначе? Не прикупи там, по случаю, мне виллу парчевую – от Версаче! Варя все пишет, пашет, как негр — словно бы ангел стоит за спиной… Ладно, прощай, расхититель недр, мой оборотистый и родной! P.S. Слыхать, на Кристи выставляешь лоты. Бюджет трещит, по швам уже распорот? Интрижку не завел с женою Лота? Смотри, не оглянулась бы на город! |
