Акимову, как и в первый раз, захотелось послать Надю на три буквы, но он уже был так разозлен, что не мог отказать себе в маленьком издевательстве.

– Не надо ко мне приезжать, – тихо сказал он. – У меня будут гости, и ты, Надюша, можешь нам помешать.

– Какие гости? Татьяна Александровна твоя, что ли?

– Я – Акимов постарался сделать старухин голос максимально доверительным и мягким, – начала новую жизнь.

– Это интересно, как?

– Я познакомилась с человеком. Необыкновенным человеком.

– С каким человеком, мама? Что ты несешь?

– С Иваном Петровичем.

– С каким еще Иваном Петровичем?

– Из третьего дома. Иван Петрович бывший полковник и еще молодой. Ему семьдесят лет. Он вдовец и также, как и я страдает от одиночества и непонимания.

– Мама…

– Да. Надюша, это любовь! – Акимов наслаждался. – Мы хотим начать совместную жизнь. Мой Иван Петрович, мой Ванечка, скоро переедет ко мне. Он уже перевез свой компьютер и телефон. И теперь мы переписываемся каждый вечер. Ты бы, Надюша, знала, как это романтично.

– Мама! Ты…

– Это настоящая весна, Наденька. Я тебя с ним потом познакомлю. Обязательно. Он тебе понравится.

– Мама, ты бредишь. Я ничего не понимаю…

– У Ивана Петровича два сына. Старший – врач-психиатр. Его Дима зовут. Тоже симпатичный – весь в отца. Он меня осматривал и сказал, что я абсолютно здорова. Никаких психических отклонений. Он мне напишет справку, что я абсолютно нормальная. И я тебе перешлю ксерокопию. А младший у него служит в гибэдэдэ. И я скажу ему, чтобы Стасика не штрафовали. Это все, что я смогу пока для него сделать. Он мне сказал, что Стасика внесут в особую базу данных, и никто его пальцем не тронет. И он сможет ездить на любой резине. Мой бедный внук! Ты ведь хочешь, чтобы нашего Стасика не останавливали менты?

– Мама, я …

– Разве это плохо, Надюша, ответь?

– Да. Но…

– Ты мне не веришь, доченька?

– Я начинаю сходить с ума. Это моя мама, Вера Павловна?

– Я, доченька. Гражданка Снегирева из двадцать четвертой квартиры. А если ты сходишь с ума, то это не страшно. Мы тебя к сыну Ивана Петровича отведем. К Дмитрию Ивановичу. Я его просто «Димочкой» зову. Но тебе лучше обращаться к нему по имени и отчеству. Дмитрий Иванович. Он тебя не только быстро вылечит, но и без очереди примет. Ты знаешь, какие там сейчас очереди? Как в аэропорту на паспорт-контроле.

Надя стихла. Не было слышно даже её дыхания.

– Что молчишь, Надюша? Всё? Разобрались? Ну тогда «гуд бай». Я не могу с тобой больше говорить. Я слышу на лестнице шаги моего Ванечки. Целую тебя и Стасика.

Акимов нажал на рычаги. Шутка вышла из-под контроля, но ему было на это наплевать.

Его опять слегка потряхивало. Чтобы себя утихомирить Акимов принял еще две таблетки, а потом стоял и смотрел в окно.

Солнце светило откуда-то слева и красило оранжевым цветом дорогу. Под окнами у куста притаился кот. На ветках деревьев, прямо напротив форточки друг на дружку покрикивали галки.

Какие странные люди. Поддерживающие друг с другом связь только для того, чтобы что-то вымогать или иметь выгоду. Неужели это удел всех семей? Или только таких, жлобских? Бедная старуха. Прожить, проработав до пенсии, вырастить детей, износиться до дыр и все равно не знать покоя. Страдая от наступившей старости и потомства? В грязи, до которой никому нет дела, и тупом одиночестве. Какой во всем этом смысл? В телевизоре, таблетках, сиденье на скамейке с себе подобными? Кто эта Надя? Чем занимается, что хочет? А этот обормот. Есть ли у него жена и дети? Приедет ли кто-нибудь из них, чтобы вытрясти из Акимова немного денег, или отстанут на время? Они же не знают, что их старушка с другой начинкой. А чтобы сделала сама старуха? Дала? Дала, раз отложила в конверте… Может, полить цветок?

Акимов потрогал усыхающие сегменты «декабриста» и поковырял пальцем каменную землю. И вдруг поймал себя на том, что сосредоточенность на мыслях сменила ракурс отношения к старухиному телу. Руки, на которые он смотрел и которыми ощупывал растение, были элементами внешней среды, такими же, как кошка за окном, или этот засыхающий цветок. По крайней мере, в этот момент. И не вызывали никакой негативной реакции. И не потому, что Акимов отнесся к ним, как к части себя. Наоборот, он их даже не чувствовал, настолько был занят мыслями. Какой вывод? А такой, что если умело совмещать сосредоточенность на чистом «Я», принявшим форму мысли, и восприятие…

Рассуждения оборвал телефон. Он снова принялся настойчиво терзать слух. Акимов подумал, что предстоит еще один раунд с Надей, но это была Татьяна Александровна.

– Вера Павловна? – спросила она полным слез и соплей голосом – Вы даже не представляете себе…

Продолжить Татьяна Александровна не смогла – она зарыдала. Прямо в мембрану. Угощая Акимова всем набором звуков, сопровождающим это действие. Минуты через три Татьяна Александровна смогла из себя выдавить:

– Вера Павловна, я не знаю … Света… – и снова начались рыдания.

Как вскоре выяснилось, племянница Татьяны Александровны не сможет проводить ее завтра в больницу. Бумажку, где было записано, как добраться до места, Татьяна Александровна куда-то засунула и никак не может найти. Города она не знает и в метро ездить боится. И теперь не знает, что ей делать.

– А может быть вам поехать в другой день?

– Что вы, только завтра. Мне врач сказал, что у них очередь на бесплатные места. Завтра или опять жди. А меня живот уже замучил. Не успеваю стирать нижнее белье. Стыдно, но это так, моя дорогая. Как мне быть, подскажите?

Акимов чувствовал себя в некотором долгу перед Татьяной Александровной и поэтому предложил:

– Я завтра собиралась в Санкт-Петербург и могу вас проводить. Дорогу я помню.

– Вы?!

– Ну да.

– Вы сможете меня довезти до больницы?

– Да. Проспект Луначарского. Я знаю, как туда ехать.

– Ой! Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи! Спасибо вам, родная вы моя! Я вам так благодарна. А вы сами? Вы сами-то не устанете? Такая дорога.

– Обо мне не беспокойтесь. Я еду в ту же сторону.

Они договорились о встрече, и счастливая Татьяна Александровна повесила трубку.

«Сегодня какой-то день психических атак. Всё, больше не могу!»

После разговора с Татьяной Александровной Акимов был совершенно пуст. Он устал. Устал объяснять, просить и отбиваться. Количество произнесенных им за день слов многократно превысило норму. Продавщицы, Стасик, Надя, Женя, Татьяна Александровна. Еще почтальонша. Явный перебор.

Его усталость быстро перешла в подавленность – всё опять стало тягостным и мрачным. Тяжелое состояние усугублялось тем, что в животе у Акимова начались рези. Чем себя обычно питала Вера Павловна, он не знал, но сочетание молока и сырых сосисок ее желудок не принял. И выталкивал из себя эту вредоносную для него смесь.

После туалета, где из Акимова выстреливало пахучей (это отловило даже его притупленное обоняние) жижей, настроение окончательно испортилось. Наступил душевный мрак. И любое действие, которое совершал или намеревался совершить Акимов, виделось ему таким, каким, должно быть, и было на самом деле. То есть, полностью лишенным смысла. Как изначально, так и конечно. Что бы Акимов не предпринимал, было обречено оставаться в рамках этой бредовой саморазвивающейся ситуации.

Чтобы не видеть раздражающей обстановки, Акимов погасил везде свет и лег. Забравшись под покрывало в штанах.

В темноте ему стало еще хуже – в голове ядовитыми змеями зашевелились мысли. Про то, что купленная свежая еда систему пищеварения старухи не улучшала.

Что спортивная одежда, скрывая уродливое тело, не делала его сильнее и выносливей.

Что борьба с, так называемой родней, ничего, кроме неизбежных будущих с ней разборок не дала. Возник только риск быть свезенным в психушку, где Акимову будет еще хуже.

Что поиски «Вити» самообман, заведомая неудача. Никто не вспомнит ни Акимова, ни Витю, даже если совать под нос их фотографию. Таких, как они, за эти дни в ресторане побывали сотни.