«Почему Лихоозёрск? — вновь в мутном сознании Залмана промелькнула тусклая, но трезвящая и пугающая догадка. — Какой Лихоозёрск? Идёт война, турки взяли город! Я — на войне. Я — бригадный хирург. Я… Или это было в моём прошлом? В моём проклятом страшном прошлом? И Корф давно мёртв. Это же я вырезал ему тогда челюсть, вот этими самыми руками, я».
Вновь поплыли перед глазами картины, и он увидел аптекарские весы, склянки, а ещё — какого-то чудака в старомодной охотничьей одежде, да-да, он требует отлить ему пулю из серебра. Для чего вдруг из серебра? И дьяк местый с ним…
Покачав головой, Залман потерял связь мыслей, словно обер-офицер Корф сумел вмешаться, разорвать тонкую связь нитей прошлого и настоящего, вновь погрузив аптекаря в тяжёлые сумерки прошлого.
— Залман, мой славный бригадный хирург Залман! — фразы Корфа звучали протяжённо, словно мерные удары набата. — Не стоит сегодня терзать себя, не мучайтесь лишними, такими ненужными вопросами! Оставьте, оставьте, оставьте их немедленно, сейчас же! Стойте смирно! Так! Смирно! — продолжая висеть в воздухе, он разжал руки, которые сцепил за спиной, двинулся, и на груди холодно мигнула в свете луны медаль. Белые атласные перчатки впитали алые капли. — Пришло время и вам, как избранному и достойному, встретиться с господином герцогом! И хотя я знаю, что он движется прямо сюда, к нам, и уже скоро озарит сие место своим величайшим присутствием, мы с вами будем нужны ему отнюдь не тут.
— Но где же?
— В старой шахте.
— В шахте?
— Именно так! Вы не ослышались. О, как же вам идёт эта прекрасная шуба! Вы правильно подумали — как доспехи! В сим облачении против вас не будет шансов у холода, зверя и врагов!
* * *
Городской голова — а его звали Мокей Данилович Скворников — после долгого, утомительного и бесполезного ожидания понял, что следует уже покинуть полицейскую управу. Лихоозёрск — городок небольшой, и этот Рукосуев давно уже должен был разыскать пьянчугу Голенищева, доложить ему ситуацию, сказать, что сам голова ожидает его разъяснений. Но тот не явился, и, похоже, ожидания напрасны.
«В саму столицу напишу! Самому напишу! Найду на него управу! Видимо, подлец этот так надрался, что заперся у себя дома и дрыхнет в непробудном хмельном дурмане, когда случился такой пожар! — возмущался он про себя, стоя у зеркала и поправляя большой знак городского головы на шее. Массивная цепь поблёскивала. — Кончились его денёчки! В столице узнают, там разберутся! Может, и кого толкового на замену направят!»
Мысль, что именно он — Мокей Данилович, поспособствует решению важного кадрового вопроса, подняла настроение. Впрочем, этот вопрос всё же стоит прежде обсудить с Еремеем Силуановичем, без него здесь никак не обойтись!
Вспомнив про самого богатого и влиятельного человека их мест, городской голова решил, что наиболее разумным будет сейчас же отправиться в особняк Солнцева-Засекина. Его хитрое сердце подсказывало, что грядёт что-то неизвестное, возможно даже, страшное, и нет ничего вернее, чем укрыться сейчас за высокими надёжными стенами. У Еремея Силуановича много людей, которые по готовности решать проблемы, действовать, и, в конце концов, защищать тех, кто им платит, во сто крат превосходят всю здешнюю горе-полицию.
Он ещё раз посмотрелся в зеркало, ухмыльнулся, и тут же в ужасе отпрянул — за его спиной в бледно-синем отражении мелькнул клюв чёрной птицы! Обернувшись, Скворников увидел только стол, разбросанные бумаги, потрет государя на стене, и выдохнул.
А ведь и почти забыл в этой суете, что сегодня, когда возвращался с обеда, у входа в городскую управу он встретил странного господина, представившегося гостем их мест. И был сей господин тучен, низок ростом, и потому точь-в-точь напоминал ворона:
— Мокей Данилович, не имею чести быть представленным вам, но наслышан о ваших доблестных делах! — сказал тот, низко раскланиваясь. В ином случае Скворников бы ответил, что сегодня у него не приёмный день, он спешит — нашёл бы подходящие слова, чтобы избавиться от надоедливого незнакомца, но тот сыпал и сыпал лестью, до которой городской голова был так падок.
— Я прибыл из столицы, и, знаете ли, служу в ведомстве… Вы же в своё время участвовали в комиссии, выступавшей с ходатайством о проведении железной дороги именно через Лихоозёрск! Я был ответственен за положительное решение сего вопроса! Да-да! И скажу в довесок, что именно благодаря вам, да-да, вам удалось изменить судьбу этого заштатного городка, сделать его таким благообразным! Многое, многое делается именно вами! Да хотя бы появление сего нового здания городской управы, банка, лазарета, а ещё стройка мостовой!
Мокей Данилович поправил закруглённые к верху усы, провёл по торчащей острым клинышком бороде, и усмехнулся:
— А сколько ещё предстоит сделать! Один ваш проект осушения болот чего только стоит!
Скворников недоверчиво насупился — а вот это уже странность! Да, у него была такая задумка — развитию территорий действительно мешала заболоченность. Но ведь он об этом только думал, даже в беседах с Еремеем Силуановичем об этом ещё ни разу не обмолвился — а тут раз, и какой-то приезжий господин выдаёт его мысли за известное дело!
— Не знаю, как вам даже ответить…
— А и не надо, не отвечайте! Я не хотел вас отвлекать от важных дел, да мне и самому нужно идти! Проездом, проездом в ваших замечательных краях, и так многое ещё предстоит сделать! Только, — и низкий человек в чёрном повёл похожим на клюв носом. — Хотел дать вам совет! Прямые дороги — не всегда самые верные! Иной раз, знаете, поспешишь — людей насмешишь. А то и разгневаешь до безумия! Вот если аккуратно так проследовать, окраиной, тихонько, то и хорошо. А по прямой, — и он зацокал языком.
— Простите, совсем не понял вас.
— И не нужно. Лучше помните мой совет. Он поможет спасти вам жизнь! И я даю его только потому, что за вами есть не только тёмные делишки, лучше меня знаете, кое-какое мздоимство, но и светлое тоже. Ведь подумать только — повесите язык прямо на плечо, и некому станет тут осушать болота.
— Это что же — угроза?
— Ни-ни, любезный Мокей Данилович, как можно! Ни-ни! Впрочем, вынужден откланяться!
…Скворников был уверен, что именно этот неприятный тип, который намекал, будто знал, что городской голова построил себе дом, обзавёлся многим добром путём не совсем честным, именно он промелькнул сейчас в зеркале!
«Что за жуть мерещится! Нет! Нужно немедленно ехать!» — и пошёл уверенным широким шагом к выходу, ударив дверью полицейской управы.
У парадного хода его ждали богато убранные сани. Возница чуть прикорнул, но, увидев, с какой злой решительностью городской голова разместился сзади, нервно поправляя полы шубы, тут же приободрился.
— Трогай! Давай немедля к Еремею Силуановичу!
— Ваше высокоблагородие, только ай момент! — нерешительно спросил возница.
— Чего ещё? Выкладывай быстрее!
— Я бы это, советовал нам, вернее, вам для безопасности проехать Марииными рядами, а затем там проулочком можно. И так выедем мы к…
— С чего вдруг такой крюк? Какая ещё безопасность? Что ты несёшь? Напился, что ли, тоже?
«Я-то — нет!» — хотел сказать тот, но смолчал.
Человек, что правил лошадью, в любом месте, пожалуй, первый, до которого доносятся слухи и новости. От пробегавшего мимо ошалелого мальчишки, который обычно разносил газеты, а во хмелю растерял их все, он узнал, что после пожара на винокуренном заводе небольшая группа зевак как-то сама собой переросла в большую толпу. И кто-то бросил идею, словно спичку в порох, что склады с хмельным товаром не тронуты огнём, и можно под шумок на фоне общей суеты и неразберихи немного и поживиться. Возница прикинул, что с той поры, как он допросил мальчишку, прошло уже не менее часа, значит, и народец там уже весьма напился лучшими коньяками и винами. Теперь высыпал на улицы, словно бисер, в районе пожарища, и настроен поди весьма лихо: