— Надобно бы нам объехать пожарище-то, ваше высокоблагородие. Подальше от него удержаться! Стороночкой так, мимоходочкой!

— Этого ещё не хватало, чтобы я — городской голова, и чего-то там сторонился! Кособениться не в моих правилах! Да я вообще последний, можно сказать, кто ещё готов и берусь тут за порядком следить! В отличие от других! А кто знает, может, завтра за всё за это сам царь нас спросит!

Возница вздохнул, чуть натянул вожжи.

— А спросит, так отвечу, где лично вот я, Скворников Мокей Данилович, городской голова, был в то время, когда некоторые! — он бросил презрительный взгляд на парадный вход полицейской управы. — В общем, поезжай, как тебе велено! Да мало того, ещё и непременно остановку у пожарища сделаем! Всё сам лишний раз посмотрю, проверю, как пожарные управились! Лишним не будет!

«Да, проверю, чтобы подробнее Еремею Силуановичу изложить, если тот пока ещё не в курсе», — уже про себя подумал он.

— Эхе-хе, воля ваша, только я преду…

— Ты забылся уж совсем, Прохор! Завтра же велю тебя сменить!

«До завтра вам ещё дожить нужно!» — хотел, но, конечно же, не сказал возничий городского головы, и сани помчались по мостовой, и скоро миновали перекрёсток, на котором ещё можно было повернуть к Марииным рядам, а затем проехать без приключений спокойными тихими проулочками до особняка…

* * *

Антон Силуанович не успел ничего понять — девушка ухватила его, и вместе они полетели в сугроб. Алисафья укрыла, прижала его сверху, и удары массивных ног прогремели там, где ночные путники шли всего мгновение назад. Шаги сопровождались уханьем, протяжным стоном, похожим на плач древесным скрежетом. Огромная ель, словно издав предсмертный крик, со свистом повалилась рядом с ними, и осыпала снежной пылью, будто накрыв серебряной волной.

Шаги и уханье удалялись, сопровождаясь громыханием новых поваленных деревьев.

— Что, что же это такое? — едва выдохнул Антон Силуанович.

— А вот на этот раз не что, а кто! — не сразу ответила она. Их заснеженные лица оказались рядом, и он почувствовал тонкий аромат — нет, это были не духи, но запах был свежим, тонким, приятным, манящим. Несмотря на происходящее, молодому барину стало хорошо, тепло и радостно в этой тесноте. Ему даже не хотелось, чтобы они поднимались — вот бы побыть к ней так близко ещё хоть сколько-нибудь!

— Не что, а кто! — вновь повторила Алисафья, и приподнялась, нащупывая муфту. Сбила с неё снег. — Это был сам пущевик! Старший из всех здешних лесных братьев, очень злой! Попасться ему на пути — верная гибель! Хорошо, что он нас не увидел! Иначе — конец!

— А точно не увидел?

— Нет, иначе не ушёл бы. Видит плохо — голова у него выше любого дерева, весь лес ему только по плечо! Просто, — она встала и протянула ему руку. Антон Силуанович покраснел, ведь так поступить должен был он. — Просто дряхлый совсем, до отупения. А так пущевик способен убить одним взглядом, и ему без разницы, кто перед ним. Деток даже не пожалеет.

— Старший из лесных братьев? То есть как это? Что за братья такие?

— В каждом лесу живут свои хозяева, они как семья. Обычный леший занимает площадь около семи квадратных вёрст, другой участок уже не его, так и делят братья по соседству, друг другу не мешают. Леший, встретив у себя на участке человека, может пошутить, запутать, редко когда на большее зло способен, если человек сам не бедокурит. Даже и на сделку со смекалистым человеком порой идти готов, главное — суметь с ним договориться, умилостивить, уважение оказать. А детки у них — лесовички, так те даже и добро могут людям сделать, помогут из леса выйти иной раз. А вот неповоротливый пущевик — он главный, и способен только на зло.

— Но почему так?

— Он ненавидит людей, думая, что по их воле загнан в самую непролазную чащу. А тут у вас ещё и железная дорога, шум, совсем разгневался неповоротливый старик. Кого угодно встретить боялась, но самого пущевика — это нам большая преграда. Лишь бы назад не поворотился, — и Алисафья вновь с тревогой прислушалась к удаляющемуся шуму.

Когда они, осторожно пригибаясь и оглядываясь, выползли из сугроба на прежнее место, оба саквояжа превратились в лепёшки. Девушка вздохнула:

— Вот прошёлся, старый дуболом! Предупреждали меня, не бери ничего лишнего, нет, не послушала… Зря. И все мои снадобья, все, — порылась в ошмётках, доставая битые склянки и обёртки.

Антон Силуанович тоже, сам не зная зачем, стал рыться у своего саквояжа в рваных кальсонах, сорочках, и выхватил из этого месива тетрадь. Она сильно примялась, но осталась целой.

— Что это? — спросила Алисафья. Она провела чуть пульсирующей светом ладонью над кожаной обложкой, закрыв глаза, и будто одним этим движением сумела прочитать всё от первой до последней страницы.

— Там рассказывается о…

— Не надо! Вижу, вижу, — она утёрла носик. — Всё опять повторяется этой ночью, всё опять, только ещё страшнее… Так, берите её с собой, спрячьте за пазуху! Не могу понять, зачем, но голос мне подсказывает — нужно!

«Она может слышать какие-то голоса?» — удивился он, и послушался совета.

— Дальше идём молча! — строго приказала она. — В лесу много нечистой силы, которая не страшна зимой, спит. Каждую осень на Ерофеев день, в октябре, вся нечисть беснуется до первых петухов, а потом проваливается сквозь землю и появляется только весной, когда та оттает, — Алисафья помолчала. Антон Силуанович вновь про себя отметил, как же та прекрасна. И поймал себя на мысли, что она всё больше, больше, неудержимее начинает ему нравиться.

— Но пущевик своим появлением разбудил многих! Сейчас начнут восставать, как мёртвые из могил! Так что надо спешить!

«С вами я готов идти куда угодно!» — так и хотелось ответить ему, но понимал, что фраза эта прозвучит совсем уж неуместно.

Они шли проторенной дорогой — пущевик, наломав елей, проложил широкий путь. Молодой барин вспомнил детство — а ведь когда-то давно гулял по здешним местам, и видел такие широкие тропы. И подумать не мог, кто их на самом деле оставляет за собой! Кто знает, может быть и в те туманные далёкие годы их пути с пущевиком сходились также близко, но провидение сберегло его тогда.

Он посмотрел на Алисафью, и в задумчивом лице, казавшимся совершенно белым в свете вырвавшейся из-за туч луны, сумел прочитать подтверждение своих мыслей.

То, что Алисафья оказалась права, стало понятным уже через пару сотен шагов. Она приказала замереть и выждать. У сухого, поваленного старшим лесным братом дерева копошились, словно муравьи, какие-то чёрные точки-существа. Присмотревшись, Антон Силуанович увидел, что они перекусывают остренькими зубами ветви и относят, зажав в охапки, куда-то, а затем вновь спешно возвращаются. И так бегают друг за дружкой длинной цепочкой, протоптав в снегу глубокие ровные дорожки.

Пройдя ещё дальше, девушка, вынув из муфты и приложив палец к губам, указала левее. Там уже горел огромный костёр:

— Это младшие лесовички суетятся, греют злых разбуженных дедов! — и точно, у пылающего яркими огоньками пламени сидели на корточках поросшие волокнистым мохом и похожие на огромные древесные колоды существа, тянули к огню утыканные голыми ветками лапы, и долго, протяжно стонали:

— Ох, студнооо нам! Ох, студнооо!

— Им, похоже, совсем плохо!

— Тише! Если нас услышат, сбросят под землю! А то и кожу сорвут прямо по живому, чтобы на барабаны натянуть и стучать всю зиму! Там, там, — она пригляделась, — сразу трое лесных братьев сидят. Если попадёмся, они на нас злобу за старшего своего и сорвут. Им теперь долго не до сна будет!

Сумев обогнуть и оставить далеко в стороне кострище, которое трудами сотен лесовичков всё больше прибавляло огня и трещало так, что слышалось издали, лесные путники выбрались на опушку.