— Алисафья, — всё же сказал он. — Сегодня со мной случилось так много всего… странного.

— Я это знаю, Антон Силуанович.

— Мне… я, — тот не находил слов. — Наверное, мне остаётся только довериться вам. Вы же на стороне добра?

— А вы полагаете, что в мире идёт противоборство добра со злом, как в сказках? — спросил она, поводя лучом из ладони, на миг высветив огромного косматого филина на еловой ветке. Птица с тяжёлым и злым уханьем вспорхнула, и снежная охапка шлёпнулась у их ног.

— Не могу ничего понять. Но, если мне всё это только не снится, сегодня я понял, что в нашем мире помимо нас, людей простых, существуют особенные. Оборотни. Так, наверное, правильнее будет назвать? Вы ведь — тоже? Об… об… из этих существ?

И он вспомнил своего слугу Пантелея, который этим вечером предстал перед ним в облике кота и наговорил такого, что и в самых обычных, спокойных условиях ничего не поймёшь. А после того разговора сердце только и делало, что билось всё сильнее и быстрее, будто ускорялось за молниеносными и непонятными событиями.

— Антон Силуанович, вы тоже не относитесь к людям, как вы смели выразиться, простым, иначе бы не попали в такую передрягу и не шли бы сейчас со мной по ночному опасному лесу навстречу неизвестности. И я обязана предупредить вас, что впереди на каждом шагу вас поджидает смерть! Ну, и меня тоже, — она улыбнулась, словно произнесла шутку.

— Мне кажется, что я сошёл у ума, хотя это уже, наверное, очевидно…

— Нет, вы как раз из тех немногих, кто имеет самый светлый и чистый рассудок, и потому только…

Она не успела договорить — яркий луч высветил стремительный бег матёрого волка. Тот промелькнул среди тёмного частокола стволов. Молодому барину показалось, что он отчётливо услышал тяжёлое дыхание зверя.

— Замрите! — скомандовала девушка, и, подогнув ноги, приняла позу, которую можно назвать боевой. Саквояжи безвольно выпали из рук Антона Силуановича, и он машинально нагнулся, чтобы ухватиться за ручки, когда над его спиной пронеслось, обдав ветром, что-то огромное.

Подняв глаза, он понял, что волк метился сзади! Провидение точно существовало! По крайней мере, некие высшие силы так чудесно спасли его.

Волк, промахнувшись мимо жертвы, сделал машинально, по ходу бега несколько рывков вперёд, и развернулся на мощных лапах, оставив за собой глубокие следы на снегу. Он был огромным, и при этом — совершенно седым! Рычал, бросая голодный и, казалось, раздосадованный взгляд горящих красных глаз.

Антон Силуанович невольно закрылся ладонями, думая, что зверь тотчас бросится на него снова — теперь уже в прямую гибельную лобовую атаку. Вот сейчас он повалит его мощным ударом лап в грудь, и, прижав сверху, через мгновение вырвет глотку, забрызгав девственные снега кровью. Но, подняв веки, молодой барин увидел, как седой лютый волк с рычанием отступает. Свет, излучаемый ладошкой Алисафьи, из ярко-жёлтого стал тёмно-розовым, и теперь не бил прямыми лучами, а образовывал полусферу. Чем ближе это пульсирующее сияние приближалась к зверю, тем громче тот ревел, вздрагивал, и пятился к спасительному частоколу елей.

Наконец зверь вовсе скрылся в сумерках, и, издав протяжный вой, стал неслышим.

— Ух, всё, похоже, можем идти дальше, этот больше не сунется, — девушка помогла подняться, и Антон Силуанович был не в силах спрятать смущение, а также и страх.

Он отряхнул снег.

— А вы совсем уж бледны!

— Простите, мне раньше просто как-то не приходилось сталкиваться… ни с чем подобным…

— Это самое малое, если не сказать — безобидное, что мы можем повстречать здесь. Это именно «что» — обычный старый волк, а не волкодлак, оборотень, это не тёмная сущность в зверином обличье, нет.

Вновь взявшись за ручки саквояжей, он прислушался, не зная, что же делать дальше.

— Стоять нельзя! Нам нужно спешить! Мы должны добраться до шахты раньше других, — добавила девушка, высвечивая ладошкой округу. И тут же убрала руку обратно в муфту.

«Раньше других? — не понял Антон Силуанович. — Она что-то недоговаривает!»

Раздался тяжёлый хруст — где-то рядом повались огромное дерево, а затем другое, третье. Раздались удары по земле, похожие на равномерный, усиливающийся бой гигантского барабана. Кто-то наступал на них: так мог идти, ломая и круша всё на своём пути, только самый настоящий великан!

— Мы должны быть там первыми! — повторила она, вздрогнув. — Если теперь сможем…

Впервые на спокойном, красивом лице Алисафьи молодой барин прочитал испуг. А хруст сухой древесины и тяжёлые удары гигантских ног приближались…

* * *

Лишь на короткий миг, когда аптекарь Залман, не дрогнув и бровью, перестрелял всех сопровождавших винозаводчика Каргапольского вооружённых бородачей, а заодно и хладнокровно лишив жизни самого Лавра Семёновича, воткнув ствол револьвера глубоко в рот и нажав курок, — лишь после этого сознание его, окуренное опийными парами, ненадолго прояснилось. В тягучей мути, похожей на сон, или наваждение, он видел тела убитых турецких янычар, а тучный Лавр Семёнович представал упитанным представителем высшей османской знати. Но, зажмурив глаза, картины начали кружиться, тускнеть, сменять друг друга, и вместо турок, осаждённого на войне города он почему-то видел примятый снег, знакомую улицу Лихоозёрска, испачканные кровью русские тулупы, сбитые с голов шапки.

Убрав револьвер за спину, Залман упал на колени и долго смотрел на свои трясущиеся руки. Они терпко пахли порохом, и будили его, словно аптекарь нюхал нашатырь.

— В трудные для отечества нашего времена так нелегко решиться на смелость, принять в одиночку бой, и дать отпор превосходящему в силе противнику! Браво, господин Залман, вы доказали, что вы не только прекрасный бригадный хирург, но и славный воин его императорского величества!

Ладони аптекаря судорожно сжались в кулаки. Он вновь посмотрел на Каргапольского — да, теперь в его глазах это опять был какой-то жирный эфенди — представитель турецкой знати. Так ему и надо! Но кто говорил?

Медленно повернув голову, он увидел, что рядом с разбросанными телами мёртвых янычар стоит, а вернее, чуть парит над окроплённым кровью снегом призрак из прошлого: обер-офицер Корф. Тот говорил и говорил, но лицо с полностью вырезанной нижней челюстью и сбитым набок носом не шевелилось, а глаза были мутны, как у трупа птицы.

— Однако вы дрожите! Так недолго и замёрзнуть, а мороз крепчает. Наша ночь только начинается! Что же, облачитесь в одеяния поверженного врага! Уверяю, это не мародёрство, а ваш долг! Нам предстоит долгий путь!

Залман приподнял обмякшую грузную тушу Каргапольского, и легко сдёрнул запачканную окровавленную шубу. Некогда роскошный мех свалялся, словно шкура затравленного в берлоге медведя.

— Турецкие шубы прекрасны, басурмане знают в них толк, хотя на их родине и нет таких холодов, как у нас, — продолжать спокойно говорить Корф. — Какой, однако, великолепный мех! Вы разве не находите мои слова справедливыми, господин Залман?

Тот кивнул и шатко поднялся на ноги. Шуба словно надавила ему на плечи и показалась тяжёлой, как доспехи древнего воина.

Обер-офицер на миг сделался прозрачным, затем вновь обрёл резкость, и, осмотрев округу, прислушался к отдалённому шуму, голосам:

— Убить, убить его! Вот прям на его цепи и вздёрнуть! Заслужил! Да, да, как собаку, прямо на цепи!

Корф высунул похожий на червя длинный язык, и тот повис на вырезанном месте. И в таком страшном виде он мог говорить:

— Однако грядёт такое, что нам пора оставить сие место. Лихоозёрск… сегодня этот город, как никогда, оправдает своё название. Да! — он втянул, и снова вывалил язык. — Да, потому что днесь в гостях хозяин и владыка всех слуг добра и справедливости! Честь и слава ему!