Тогда меня спасла бутылка сорокалетнего виски. Она стоила настолько дорого, что неприлично было оставить ее на этом свете. В аду черти оценили бы мой выбор, там, может, я бы встретил и создателя этой марки, но несколько крупных глотков – и комната начинает крутиться, я падаю, ударяюсь о пол затылком. Последнее, что я слышу, – это мяуканье кота, он скребется в закрытую дверь.

Проснувшись утром опустошённым, с запёкшейся кровью в волосах, я решил не торопиться на тот свет. Надежды на то, что она вернется, не было никакой. Она просто разлюбила, а это приговор – без апелляций, слез и сомнений. Такой была Кира – девушка, которая принесла цвет в мою жизнь. Она была рекой, я её руслом. Шесть счастливых лет пролетели, как неделя, с понедельника по субботу, и вот воскресенье, выходной.

Понедельник: дым сигарет, люди у барной стойки, словно животные у водопоя, небольшой клуб. Разгоряченные тела танцуют бачату. Я вхожу в этот мирок латины, улыбок и сверкающих глаз. И вот уже через минуту весь зал повторяет движения худощавого ведущего – раз, два, три, четыре. Смех от неловких движений пьяной публики. Я присоединяюсь к танцующим, и под жаркие ритмы бачаты мы дурачимся.

– А теперь выбираем себе пару и продолжаем наши грязные танцы, – подмигивая, обращается к публике ведущий.

Она поворачивается ко мне, и мы замираем. Наши глаза встретились, и время остановилось. Смех, музыка растворились в тумане, окутавшем нас. А мы продолжали смотреть друг на друга.

– Хотите быть моим партнером?

– Хочу. Только вашим и ничьим больше.

Мы смущенно улыбнулись и поняли, что вляпались в любовь.

Вторник: счастье. Нет смысла описывать счастье, им нужно жить. Мелкие ссоры – это мило, примирения после – это романтика и розовые сопли.

      Среда: счастье, крепкая любовь и крепкие ссоры. Взлет моей карьеры, дорогие рестораны, бутики, поездки в далекие страны.

Четверг: счастье, она ищет себя. Я считаю, что схватил бога за бороду.

Пятница: не до счастья, провалы в бизнесе, нет денег. Ссоры. Ревность.

Суббота: счастье в фотографиях на стенах. Её карьера модели, фешен-жизнь, модные вечеринки, наглые фотографы. Моё банкротство. Пустота. Окно огромной кухни.

Воскресенье…

Женщина как львица, безумно любить может только льва. Стоит превратиться в антилопу, она будет мучиться и страдать, знать, что не права, но начнет душить, а в конце перегрызет глотку.

***

Рафаэлю, видимо, надоело скучать в пробке, и он решил растормошить меня.

– Эй, Модильяни, к Москве подъезжаем.

– Моей радости нет предела, – флегматично ответил я.

– Москва – город надежд. Говорят, его начали строить из каучука, а потом из современных полимеров. Но многие москвичи опровергают это: говорят, мол, Москва не из каучука и не из современных полимеров.

– Намекаешь?

– Нет, просто интересно: нет радости, холодно, пробки, депрессии, а чего ж все едут?

– Москвич?

– Естественно!

      —Тогда все понятно. Вы, если что, на нас держитесь, на приезжих, а мы на тех, кого оставили в провинции. Пирамида какая-то получается.

– Централизация, пресловутая централизация. Все хотят быть ближе к пирамидиону, жизни на это тратят, а по сути такие же рабы. Но тебе повезло, мой друг. Пройдут годы, ты станешь солидным и важным человеком и на вопрос о своем успехе будешь скромно отвечать: я попал в нужное время в нужное место. Или как там еще: успех – это труд и еще раз труд плюс безудержное стремление добиться результата. А знаешь, что чаще всего это галимое враньё? Большинство раскрутили или сделали теми, кто они есть, просто потому, что это кому-то было нужно. Я поручился за тебя и несу ответственность. Прошу, как окунешься во все это болото, не теряй себя, оставайся человеком.

– Думаю, это будет не трудно.

– Это, дружочек, трудней всего.

Рафаэль постепенно включал мудрого наставника, а у меня появилась новая фобия: я боялся встретить Киру.

      В Москву мы не въехали. На МКАДе свернули на Рублевку.

      Высокий каменный забор терялся среди поживших своё сосен. Неспешно открывающиеся ворота напоминали средневековые – не столько своим видом, сколько массивностью и толщиной конструкций. По обе стороны дороги, ведущей от ворот к главному особняку, дежурили одетые в темно-серые костюмы и белые рубашки безликие охранники. Через минуту показалось само здание. Это была старинная усадьба восемнадцатого века, с крыльцом и колоннами.

Согласившись на предложение Рафаэля, я не уточнял деталей операции, не задавал лишних вопросов, чем еще больше завоевал его расположение. Такие люди, как он, не любят суету, играют по-крупному, а проигрывая, не показывают своей слабости – это, по их мнению, не по-джентльменски или, судя по прошлому Рафаэля, в западло. Догадаться, что в девяностые мой новый товарищ был совсем не кандидатом наук, было не сложно.

Машины с картинами остановились у парадного крыльца с колоннами, а мы повернули вправо и двинулись вглубь застывшего в безветрии зеленого разнообразия причудливых кустов и деревьев, распластавших свои ветви, словно доисторические великаны. Моё появление прервало их изящный светский танец и легкую послеобеденную беседу. Мы же тем временем подъехали к небольшому, в два этажа, гостевому домику, больше похожему на средневековый терем. Кирпичное здание, покрашенное в белый цвет, одиноко стояло на окраине старинной усадьбы, за двести сорок лет сменившей десяток хозяев. Гостевой дом, баня, дом для хранения охотничьей утвари, часовня, сарай, развалины – это не полный список его предназначений. Лишь в начале девяностых новый Хозяин полностью отреставрировал его, как и все имение. С этим Хозяином мне и предстояло скоро познакомиться. Рафаэль предупредил, чтоб никаких шуток и развязного поведения: Хозяин – человек строгий и очень серьёзный. И как-то загадочно добавил:

– Ни в коем случае не обманывай, он видит людей насквозь.

Надев на Автобуса поводок, я вышел из машины. Рафаэль безрезультатно пытался попасть в дом – дверь была закрыта.

– Где этот недоумок?

Через несколько минут к дому подошел человек среднего роста и вежливо с нами поздоровался.

– Болван, я тебе что девочка, чтоб ждать тут?

– Простите, Рафаэль, Хозяин намедни приказал починить вольер, так как приезжает гость, а с ним кот. Я начал чинить, а собаки, будь они неладны, все и разбежались, вот и пришлось их загонять обратно.

– У тебя все не так, как у людей, открывай давай. Это Максим, художник, расскажешь ему, как тут все устроено и поможешь освоиться.

– Как скажете, Рафаэль. Буду рад. Меня Виктор зовут, – человек подошел ко мне и легонько улыбнулся. – Проходите, Максим, ваша комната наверху. На первом этаже инвентарь и моя комната. Если что-то будет нужно, позвоните – чем смогу, помогу. Иногда бывает так, что не могу взять трубку, – провожу время в молитве. Обычно я молюсь поздно вечером, когда до меня нет никому дел.

Виктора совершенно невозможно было описать. Что он есть, что его нет – абсолютно незаметная внешность. Он и родился в средней полосе, и все его предки оттуда. Молодой, коренастый, ростом под метр семьдесят, с круглым лицом, русыми волосами и чуток массивным носом. Единственное, чем Виктор выделялся, так это какой-то наигранной покорностью.

      Мы поднялись на второй этаж. Здесь располагалась одна большая комната и ванная с туалетом. Комната с белыми стенами была застелена обычной половой доской, окрашенной в красный цвет. Двуспальная кровать, стол и стулья составляли всё убранство.

– Это временно, потом подберем тебе жилье получше, – сказал Рафаэль. – Я специально тебя сюда поселил. Люблю это место, тут тебе легче будет адаптироваться после жизни в затворничестве.