– Теперь ты почти как раньше. Только… взрослее. – Шейла замечает меня первая.

Девчушка отрывается от рисования – и карандаш вываливается у нее из рук.

– Эй… – У меня не выходит сдержать улыбку. – Это я. Всё хорошо.

Худые ручки отпускают плечо Шейлы. Присматривается… Сажусь на краешек кровати и протягиваю ей руку. Она пускает взгляд на мои пальцы – длинные ресницы взмахивают пару раз.

– Что ты рисуешь?

Протягивает мне картонку с листом. Какие-то фигуры… люди. Одна маленькая – как будто сидит, и от руки к краю листа тянется линия – другие три больше. С черными кляксами на месте паха.

– Черт…

Шейла тоже смотрит на рисунок: сощуривается – очки она оставила на тумбочке, – и лицо ее бледнеет.

Дыхание девчушки превращается во всхлипы, она заваливается на бок, но я успеваю притянуть ее к себе.

– Я принесу чаю – Шейла поднимается с кровати. – Побудь с ней.

Ее быстрые шаги затихают на лестнице, и мы остаемся одни. Девчушка шмыгает носом мне в футболку. Осторожно глажу подрагивающие плечи.

– Знаешь… Она говорит, чтобы старые воспоминания ушли, нужно чтобы новые появились. Вот поедем, отыщем безопасное… место. – Говорю, а горло как будто сводит. Только бы Одри и Изабелла пережили Болезнь…

Глава 5

Шейла объяснила мне, как обрабатывать ожоги и синяки. Как и в каких случаях давать девчушке успокоительное и прочие премудрости – вроде незамысловатых разговоров, чтобы отвлечь ее от дурных мыслей… Дала какие-то таблетки и пакет со всякими… «женскими» делами.

За все это время она не проронила ни слова не по делу. Когда ставил сумки в багажник, приоткрыл одну ради интереса. Все уложено так, как будто это делал не человек, а машина для укладки вещей. Кажется, прощаться не готовы мы оба.

Беру из бардачка фонарик, три комплекта батареек и коробку шоколадных трюфелей. Не заменит меня, но хоть порадует.

«Семейные» … Буквы на коробке переливаются, и я сглатываю комок в горле. Нужно рассказать. Про Авалон, про всё.

Закрываю дверцу и поднимаюсь из низины. Под ногами шуршат листья. Жидкий лес идет в гору, к поселению. Хорошо, что ближе чем в десяти минутах ходьбы машину оставить было негде, – меньше опасности для них с отцом, если на меня и правда объявят охоту.

С холма хорошо видно ряды домиков – даже поздним вечером. Так или иначе, без света местные не сидят – у кого-то генераторы, у кого-то все еще свечи и керосинки… Ловлю себя на том, что хочется пройтись по этим улицам – поглядеть, много ли народу уехало, не рухнула ли крыша в часовне… Старик Годарт, наверное, уже не работает могильщиком: даже когда я был мальчишкой, он жаловался на спину. Мы тогда дразнили его – горбуном – и…

Что-то мелькнуло у часовни. Фары.

Бегу так быстро, как могу. Автовладелец в Кюбьерете всего один, по крайней мере был раньше. Папа. Но у него не джип.

Перемахиваю через забор, прямо в огород. Сую в кучу листьев всю свою ношу и – к задней двери. Ключ не хочет проворачиваться, застревает и застревает, и я упираюсь коленом в дверь… Давай же… Наконец замок щелкает, распахиваю ее и бросаюсь наверх.

– Шейла! – Слава богу она здесь, заплетает девочке косу. – Они едут. – Хватаю девчушку на руки. – Во дворе в листьях… кое-что полезное. Напиши мне в «Перекурку», как только они уедут. На старый псевдоним. И я… я люблю тебя.

Она обнимает нас обоих, на щеке у меня мокро от ее слез.

– И я тебя. Береги ее. И себя.

Сбегаю вниз по лестнице, распахиваю заднюю дверь и – через огород на холм. Заставляю себя не оглядываться. Девчушка смотрит на наш дом. В какой-то миг мне хочется вернуться, закрыть их обеих своей спиной и вытащить нож – и будь, что будет…

Но я знаю, знаю, что тогда будет. Поэтому бегу дальше – все дальше от дома. Так бывает: тебе нужно расстаться с кем-то, чтобы потом увидеться вновь, не оборачивайся же. Слышно, как хлопнула дверца машины, громкий мужской голос. Девчушка у меня на руках всхлипывает, и я крепче прижимаю ее к себе.

Холм сменяется лесом – теперь ничего не слышно, только собственное дыхание и как ветки хрустят под ногами. Все кажется вот-вот услышу ее крик, но со стороны поселения тихо. Они не тронут ее. Они не знают, что это был я.

Ну вот, уже почти. Вот уже зеленое дерево, под которым я закопал медальон. Оскальзываюсь на листьях и хватаюсь рукой за ствол. Наступаю ногой туда, где лежит медальон – под подошвой чувствуется твердое. Но мне нужны свободные руки.

Спускаюсь к машине – ноги скользят по листьям, – и открываю заднюю дверцу.

– Забирайся.

Девушка ни жива не мертва – держится за меня и дрожит, и все смотрит куда-то назад. Осторожно расцепляю ее пальцы на своей шее и сажаю в машину. Глядит на меня, щеки в слезах.

– Сейчас…

Закрываю дверцу, стряхиваю с лобового стекла ветки и возвращаюсь к дереву. Что-то скользит под ногой, я падаю, но умудряюсь приземлиться на коленку. Откапываю медальон – он холодный в моей руке, «Жаклин» гранями впивается в ладонь, под пальцами скрепит земля. Наматываю его на руку и сажусь за руль. Теперь бы только выехать отсюда…

Получается все, наверное, только чудом – низина остается позади, и я сворачиваю в колею. Прибавляю скорости – дорога, как гладильная доска, одной рукой пристегиваюсь, другой удерживаю руль. Поле и жидкий лес на холме никак не кончаются, уже начинает казаться, что я съехал не на ту дорогу… но наконец впереди показывается трасса. Выезжаю на асфальт и вжимаю газ. Ну вот и все… если нас заметили, пусть погадают, куда я свернул…

Сзади слышится тихий всхлип.

Наклоняю зеркало, чтобы увидеть девчушку. Дрожит. Забилась в угол сидения.

– Все… будет хорошо. Смотри в окошко, какие звезды…

Сам смотрю на стрелку бензобака. Час-другой – и будем на нуле, но Шейла дала с собой бензина. До «Перекурки» дотянем.

Мимо проносятся деревья, столбы с обрубленными проводами… Снова и снова – меняются только указатели. Но я хорошо помню дорогу – заезжал в «Перекурку» перед кражей. Пробыл там день – плавил подделку, заменял дворники, покупал бензин… Шоколадные трюфели тоже оттуда.

Заставляю себя глубоко вдохнуть. Все будет хорошо. И оглянуться не успеешь, как от нее придет весточка.

***

Но перестать думать об этом я не смог, как бы не пытался сосредоточиться на дороге. Когда руки заняты, мысли почему-то всегда так и прут… Из этого состояния меня вывело только мигание топливного датчика.

Приходится остановиться.

– Эй?.. Я… выйду на минутку.

Включаю фонарик и оглядываюсь на сидение. Девчушка свернулась калачиком под моим одеялом. Вроде спит. На всякий случай оставляю дверцу открытой.

На улице хорошо… Прохладно, и после звука мотора приятно тихо. Пахнет цветами – правда, когда я заправляю бак, запах бензина все перекрывает. Наверное, я бы постоял здесь подольше, если б не спешил. Подышать и размять ноги в долгой дороге всегда приятно.

А она будет долгой.

Закрываю багажник с пустыми канистрами и возвращаюсь за руль. До «Перекурки». Устроим пикник. Вряд ли девчушка знает, что это такое.

Оглядываюсь на заднее сидение. Все еще спит. Даже завидую немного – все-таки хорошо спать, когда кто-то тебя везет.

Завожу мотор, и все начинается по новой: дорога в свете фар, поля, столбы и остатки проводов… В 9:20 по встречке проезжает машина, – что за марка, я не увидел за светом фар. В 10:13 в лесополосе показываются костры…

В 2:00 небо по-прежнему темное. Стрелка бензобака ползет к нулю. Перед глазами рябит от дороги; деревья, столбы, поля – все теперь только фон. Смотрю на указатели и пытаюсь воскресить в памяти нужный поворот – в который уже раз, пока вдалеке наконец не показывается указатель на «Перекурку». Ржавый огромный щит, на котором и днем-то ничего не разберешь.

Установили его не так давно, как может казаться – просто что нашли, то и поставили. Выбор сейчас не особо велик. Пять лет назад – тогда я проезжал здесь впервые, – тут была автозаправка. Потом, как мне уже рассказали, она превратилась в лагерь гуманитарной помощи для тех, у кого Болезнь отняла слишком многое. Тогда же тут появилось отделение голубиной почты, одно из немногих, что сообщается с Кюбьеретом. После очередной волны эпидемии, когда показалось, что все закончилось, гуманитарку свернули. А беженцы остались – в итоге заправка обросла магазином, ремонтной мастерской, маленькой ночлежкой… Люди останавливаются, меняют батарейки на еду, еду на бензин. Для всего этого потребовалось название, с которым особо не стали заморачиваться. И щит, с которого это название почти что стерлось.