В горле у меня пересыхает.

Нет-нет, это не мое дело. Крепче сжимаю фонарик и шприц и припадаю затылком к стене.

– Знаешь, Марта скоро уедет, и мы сможем вернуться на кровать. А пока…как тебе больше нравится?

Холодные камни. Горячий затылок. Скользкие руки в перчатках.

– Или выбор опять за мной? Мне это порядком наскучило, знаешь ли.

Всхлип и какой-то звон. Как будто…

Цепь.

Боже… Стискиваю зубы и заставляю себя оторваться от стены. Нужно уйти, прежде чем я ввяжусь в большие проблемы нужно уйти.

– Ну хорошо.

Крик. Плач…

Я… я не знаю, как все это случилось. Я стою прямо за ним, шприц торчит у него в шее, одной рукой вдавливаю поршень, второй – зажимаю ему рот. Он пытается кричать, чувствую через перчатку, как он слюнявит мне ладонь. Усни. Усни уже, скотина…

Его тело наконец обмякает. Мне еле удается уложить его на пол без шума, сердце стучит, как барабан. Черт… вот черт.

Она… так и смотрит на меня. То на меня, то на эту голую жирную тушу у меня под ногами. Беру его под мышки и оттаскиваю за коробки. Сажусь перед ней на корточки и снимаю капюшон и маску.

– Эй… Ты как?

Юная, лет шестнадцать. Теперь, при свете ламп мне хорошо видно ее лицо – острое и худое, все в пыли и мокрое от слез, а губы искусаны до крови.

– Всё… всё хорошо. Я… не трону. – В горле сухо, и шепот выходит хриплый. Она вжимается в стену и до меня доходит, что этой хрипотой наши с Бенуа голоса очень похожи.

Пытаюсь откашляться.

– Я… друг.

Она продолжает глядеть на меня. Немного снизу вверх, и на ее шее и чуть прикрытой одежкой груди я замечаю синяки от засосов. Твою же…

Нет, не могу я ее здесь оставить. Соображай. Приходи в себя.

Цепь.

Она идет от стены к ее руке, но наручника не видно – закрыт рукавом. Придется убедить ее дать мне руку, и побыстрее. Там, на входе, кто-то остался.

– Давай… я уберу это. – Киваю на цепь. Она бросает на нее быстрый взгляд и опять смотрит на меня. Глаза большие-большие. – Но… мне нужна твоя рука.

Она опускает руку ладонью на пол и подвигает ко мне. Совсем немного.

– Хорошо… – Мои пальцы находят молнию на борсетке.

Цепь звякает, я вздрагиваю и поднимаю голову. Девчушка вжалась в угол между ящиками. Бедра плотно сжаты, ладони прижимают к ним порванное платье. Дрожит. Смотрит на мои пальцы возле пояса.

Нет. На ширинку моих брюк.

Чувствую, как зубы сжимаются все крепче, я не могу заставить себя разомкнуть их и объяснить…

– Нет… Н-нет. – Мотаю головой. Не отводя от нее взгляда, медленно расстегиваю борсетку. Нашариваю набор отмычек. – Видишь?

Она глядит своими огромными глазами на отмычки. Потом на меня. Опять на отмычки и на меня. Нерешительно протягивает руку.

Подбираюсь ближе и закатываю порванный рукав. Черт… Больше на кандалы похоже. Железка так впивается ей в руку, что запястье распухло, хотя ручка совсем тонкая – я мог бы легко обхватить ее двумя пальцами. Сварено грубо, как будто прямо на запястье, остается надеяться, что тут вообще есть какой-то замок.

Всё-таки есть. Нужные отмычки быстро оказываются у меня в руке, но я ковыряюсь в замке долго – дольше, чем с тем, что на витрине. Может, потому что руки немного дрожат. Наконец замок щелкает, но мне все равно приходится разжимать чертову железку самому.

Девчушка всхлипывает и морщится от боли, и я чувствую, как спина начинает потеть по новой.

– Потерпи… Потерпи немного…

Получилось. Отлепляю – иначе и не скажешь – железо от ее кожи и сразу закрываю запястье рукавом.

– Не смотри.

И она смотрит только на меня. Теперь уже только мне в глаза.

– Так… идти можешь? – Молчит. – Давай мне руки, попробуем встать.

Не самый лучший способ, но вряд ли она захочет, чтобы я дотрагивался до нее как-то еще. Она протягивает мне руки – так же, как и до этого, с опаской, – и я беру ее ладони в свои. Они совсем маленькие, хрупкие, и я боюсь нечаянно сжать их слишком сильно.

Она приподнимается с колен, и кажется, я даже чувствую, как напрягаются ее ноги. Вдруг она вскрикивает и падает, и опять жмется к стене. По ее лицу льются слезы, в чем дело, я же не… Тут я обращаю внимание на ее ноги ниже колена, и мне делается дурно.

Ожоги. Вся кожа красная и в волдырях.

Она скулит, тихо скулит, и я поднимаю взгляд к ее глазам.

– Т-ш-ш… Всё будет хорошо. Я тебя вытащу.

Да… Только вот как?.. Там, наверху, стоит охранник, и я совсем забыл про время: те двое с собакой, наверняка, вот-вот проснутся.

Гляжу на часы. На то, чтобы вспомнить время отсчета уходит несколько долгих секунд. Хорошо… Пятнадцать минут у нас есть.

– Слушай… – Чуть наклоняюсь к ней. – Сейчас вернусь, хорошо? Надо освободить нам путь.

Я поднимаюсь с пола, и она начинает всхлипывать, по всему подвалу разносится эхо, и мое сердце делает сальто. Тот тип наверху…

Бросаюсь к лестнице. Так… выключатель… Бенуа где-то здесь им щелкнул, когда включился свет. Где же, где же? Она все плачет, я стараюсь не думать об этом, но в голове звенят ее всхлипы, да еще и охранник уже идет по лестнице.

– Все в порядке, мсье?

Откашливаюсь. Дерьмовая идея, но куда уж хуже.

– Стой, где сказано, не слышишь, мы развлекаемся?

Остается молиться, что наши с Бенуа голоса достаточно похожи.

– Простите?

Кретин… вот же кретин! Но пальцы наконец-то находят выключатель; вырубаю свет и достаю из кармана рюкзака новый шприц. Снимаю колпачок, и, пока этот тип идет, зажмуриваюсь, а потом опять вглядываюсь в темноту – чтобы заставить глаза к ней привыкнуть.

По звуку шагов он совсем близко. Еще ступенек двадцать из пятидесяти. Спускается быстро, но я уже различаю очертания бочек и коробок на фоне стены.

– Мсье?.. Кто здесь?

Не шевелюсь. Слышу, как он останавливается. Вижу, как рука тянется к выключателю…

Игла крепкая, легко входит ему под лопатку даже через футболку. Тихо укладываю его на пол, в проходе – нет времени на уборку. Запихиваю шприц в борсетку и ищу рукой закрепленный на ремне фонарик. Его нет – забыл где-то возле девчушки. Снова включать свет рискованно, возвращаюсь к ней вслепую – едва не задевая углы коробок и спотыкаясь о мешки. Но она до сих пор плачет, и по голосу я легко нахожу ее. Теперь найти фонарик. Опускаюсь на колени и шарю ладонями по полу – пока рука не натыкается на него.

Щелкаю кнопкой, и на меня опять смотрят эти большие глаза. Моргают от слез.

– Я… я унесу тебя отсюда. Возьму на руки, ладно?

Семь минут. Семь минут, а впереди еще окно, сад и забор, и на все это нет времени. Делаю глубокий вдох. Только бы она не закричала…

И беру ее на руки. Не кричит. Даже не шевелится, только дрожит – особенно колени. Только сейчас осознаю, что это платьице прикрывает ей только грудь и живот, и моя рука как раз касается ее голого тела.

– Всё хорошо… Не бойся… – то ли шепчу, то ли бормочу. Стараюсь идти быстрее – насколько это возможно с кем-то на руках и почти в полной темноте. Благо, она легкая, и у меня еще получается удерживать в одной руке фонарик. Но когда переступаю через охранника и начинаю подниматься по лестнице, становится тяжелее. Ступенек не видно, я плохо запомнил их, и приходится нащупывать их ногами. Стены узкие. Боюсь задеть ее головой стену или того хуже – обожженными ногами. Но она, кажется, все понимает: теперь она прижимается ко мне. Дышит мне в щеку, и еще я чувствую, как иногда судорожно стучат ее зубы.

Лестница, кончается, боком выхожу из-за гобелена. Ну вот и почти всё… В коридоре мы одни. Перехватываю девчушку поудобнее и ощупью пытаюсь вставить фонарик в крепление на ремне. Он проскальзывает мимо, стукается об пол где-то под ногами. Не важно. Пять минут.

Локтем открываю окно – тихо не получается, я уверен: кто-то да слышал. Сажаю ее на подоконник ногами на улицу, сам перемахиваю через окно.

– Спускайся, – хрипло шепчу. – Сейчас помогу.

Уж постарайся. Постарайся, чтобы она не оцарапала ноги о стену.