Встаю на цыпочки и протягиваю к ней руки.

– Давай! Я поймаю.

Она послушно соскальзывает мне в руки, опять прижимаю ее к себе и почти бегом пускаюсь через сад.

Шиповник. Черт…

– Возьми меня за шею и спрячь лицо.

Одной рукой держу ее, другой – расстегиваю свою олимпийку. (Надо будет поблагодарить Шейлу за то, что гоняла меня за километр за водой с десятилитровыми ведрами). Олимпийка свешивается с руки, ловлю ее край и укрываю голую спину.

– Ну ладно… – Плечом раздвигаю ветки. Они цепляются за волосы, царапают лицо – щиплет свежие следы от шипов на щеке. Под ногами что-то трещит – кажется, так громко, а я даже не вижу куда ступаю. Что-то попадает под кроссовку, я падаю, но хватаюсь рукой за крепкую ветку, и в ладонь через перчатку впиваются шипы. Кажется, слышу скрип своих зубов. Терпи. Терпи. Вот уже видно рабицу забора, а там дальше лес и машина, и больше никто никогда не увидит ни тебя, ни ее, ни медальона.

Руки устают. Пытаюсь опять перехватить ее получше, и чувствую, как маленькие ручки крепче обвивают меня за шею. Притихла. Или я дышу так громко, что не слышу ее дыхания? Голова кружится, ноги оступаются все чаще. Опять хватаюсь за ветки и уже не чувствую боли, не обращаю внимание на их хруст. Минута. Где-то с той стороны двора слышатся голоса. Главное – успеть до того, как проснется псина.

Я спотыкаюсь и налетаю прямо на рабицу, но успеваю вцепиться в забор рукой. Теперь только перебраться на ту сторону. Но ей же не перелезть…

Кусачки… В рюкзаке должны быть кусачки.

– Береги ноги и держись, – шепчу ей почти на ухо. Пытаюсь сесть на колени, но получается упасть – чудом бесшумно и чудом – не уронив ее. Больше я ее не держу – стаскиваю с плеча рюкзак, расстегиваю и наощупь ищу кусачки. Сжимаю их ручки – крепче, чтобы не выпали от боли в ладони, – и перекусываю рабицу – звено за звеном, докуда дотягиваюсь, пока не получается оттянуть кусок сетки на себя.

– Ползи.

Она оборачивается к сетке – кажется, она даже не видела, что я делал. Не отпускает мою шею, а у меня нет времени на уговоры. Бросаю кусачки в рюкзак, свободной рукой разжимаю ее пальцы у себя на шее и подталкиваю к дырке. Она проползает в нее медленно, руки у нее под собственным весом подгибаются, но я не могу ничем больше помочь – только держать сетку, чтобы ее не ударило. Наконец, она оказывается на той стороне. Осторожно опускаю кусок рабицы, но перемахнуть через забор как в первый раз сил у меня уже нет. Хватаю кусачки и дорезаю сетку до конца. Едва я отодвигаю ее – во дворе слышится лай.

Рюкзак забрать нет времени. Пихаю кусачки в петлю на ремне, где раньше был фонарик, подхватываю девчушку на руки и – в лес, так быстро, как только могу. Она всхлипывает, крепче сжимает мою шею. И я бы хотел сказать ей что-то хорошее, только на это уйдут силы, а мне еще нужно за руль. По лицу хлещут ветки, в нос забивается паутина. Бегу почти вслепую – если б не запомнил, где впервые перебрался через розы – машину было б ни за что не найти. На секунду мне кажется, что я ошибся, место было не тем, и поэтому было так тяжело в шиповнике.

Но вот она машина… Нащупываю в борсетке переложенные ватой – чтобы не звенели – ключи, вставляю в замок, распахиваю дверцу и усаживаю девчушку на заднее сидение. Захлопываю дверь, стряхиваю с машины камуфляж из соломы и веток, и почти вваливаюсь за руль.

Вставляю ключ в зажигание. Ну вот и почти всё… Мотор гудит тихо – этот звук помогает успокоиться, и я позволяю себе немного посидеть, просто положив руки на руль. Отчетливо слышу стук своего сердца. Стучит, как бешенное. Все потому, что украл я намного больше, чем планировалось.

– Из воров в похитители, а?

Она не отвечает, да я и не жду. Включаю первую передачу и плавно отпускаю сцепление. Дрожь отступает – уж что-что, а водитель из меня будет получше, чем вор. Ехать приходится без фар, но машину я поставил так, что если поеду прямо – даже будь слепым не наткнусь на деревья. Знал бы отец, сколько ради этой операции мне пришлось выпилить леса тайком, даже учитывая, что дорога недалеко…

Где-то позади как сумасшедшая залаяла собака, и я крепче сжимаю руль. Готов поклясться, мне слышно, как переговариваются друг с другом ее хозяева и как звенит разрезанная рабица. Но вот уже разбитая дорога – я чуть не переехал ее и приходится сдать немного назад.

Поворачиваю, включаю фары и прибавляю скорости. Скоро выйдем на старое шоссе, можно будет гнать на всех ста пятидесяти, которые можно выжать из моего старенького «Лифана». Прямиком до Кюбьерета. Там добраться до Шейлы, попросить ее приютить ребенка. Вот так будет встреча…

Глава 2

Сначала все было в порядке… ну почти. Образцовым ребенком я не был, даже наоборот: прогулы в школе, жалобы соседей… а подтрунивание над моим тогда корявым французским заканчивалось дракой. Шейла тряслась над моим воспитанием как образцовая мачеха – нравоучительные беседы, разговоры в которых она как бы намекала, что нельзя идти по маменькиным стопам… Тогда я принимал это просто за заботу…

Ошибался.

Капли дождя громче забарабанили по машине, и я включаю дворники.

Что-то тихо скрипит. Это девчушка водит пальцем по стеклу.

– Дождь, – зачем-то говорю.

В зеркало заднего вида вижу ее взгляд. Мне вдруг думается, что она могла замерзнуть – я-то в олимпийке, а она почти голая.

– Можешь взять одеяло.

Глядит на заднее сидение. Там лежит подушка и ватное одеяло – машина для меня давно как дом родной, я почти забыл, что значит спать на настоящей кровати.

Она приоткрывает рот, как будто хочет сказать что-то, но тут же поджимает губы. Смотрит на свои ноги.

– Сейчас… посмотрим, что можно с этим сделать.

Сворачиваю в подлесок. На дорогах опасно. С тех пор как из-за Болезни устранили все, что связано с электроэнергией – она-то и оказалась главным источником заразы – жизнь превратилась в хаос. Автомобильные аккумуляторы, конечно, тоже попали под раздачу. Даже сейчас, когда все потихоньку налаживается, за куполом Авалона работающая машина есть, наверное, у одного из тридцати. Причем, остальные двадцать девять, как правило, пытаются ее у тебя отнять.

Заглушаю двигатель и выключаю фары. Теперь с дороги нас заметить не должны. Она следит за мной взглядом, когда я открываю дверцу. Дождь разошелся, и я стараюсь быстрее сесть рядом. Нащупываю в кармане чехла сидения фонарик.

В тусклом свете ее личико кажется еще более детским. Она так и сидит, как я посадил, и смотрит на меня – как будто ждет, что я стану делать.

– Давай укроем тебя. – Медленно протягиваю руки к сложенному одеялу за ее спиной. Она зажмуривается и вжимает голову в плечи. – Тише… т-ш-ш… – Берусь за краешек одеяла и укрываю дрожащие плечи. – Вот так…

Она моргает и поднимает взгляд. Нащупывает края одеяла и нерешительно в него укутывается – снаружи остаются только голова и сжатые в коленях ноги. Чуть ниже левой коленки в свете фонаря бликует большой вздувшийся волдырь.

Тянусь в багажник за аптечкой – давно ее не обновлял, не знаю, есть ли что-то, чем обработать ожоги. Парацетамол, уголь активированный… Не то, всё не то…

Девчушка всхлипывает и прячет ноги под одеяло. Поднимаю взгляд к ее большим глазам.

– Все будет хорошо. Я привезу туда, где помогут.

Перебираюсь между сидениями за руль. Поехали. Как-нибудь переживу семейные драмы.

***

Дворники смывают со стекла воду. Мимо проносятся указатели. За ржавчиной не видно, сколько еще ехать, но я помню некоторые. Этот, гнутый, от Кюбьерета в получасе езды.

– Ну вот, почти приехали, – говорю. – Шейла поможет. Она врач.

Сворачиваю на проселочную дорогу. Два поворота, потом прямо вдоль ручья – и из-за деревьев видны крыши домов.

Дом Шейлы первый. Мне было семнадцать, когда я отсюда ушел. Мы с парнями украли дипломат с деньгами из гостиницы, и Шейла случайно заглянула в комнату, когда я его прятал. Она молчала, бледная как мел, а потом развернулась и ушла. Я испугался, что она вызовет полицию, спустился вниз, но вместо телефонного звонка услышал кое-что похуже.