Большинство депутатов Стортинга, вовлеченных в дискуссию о полном истреблении китов, предлагали чисто практический взгляд на проблему. В XIX веке животных привычно делили на полезных и вредных, и вредные подлежали истреблению. Например, в Норвегии с 1845 года существует «Закон в отношении истребления хищных животных и защите другой дичи», согласно которому выплачивались премии за каждого убитого волка или медведя. Также и тюлени считались преимущественно вредными животными4. Они конкурировали с рыбаками, воровали рыбу с линей и из сетей, повреждали рыболовные снасти. Киты, напротив, считались полезными. Некоторые депутаты Стортинга делали упор на то, что они служат сырьем для промышленности, другие – что они помогают рыбакам.

Оссиан Сарс в своем отчете из Финнмарка представил новый взгляд на ценность этого вида. «Киты имеют значение в большом хозяйстве природы и вносят свой вклад в поддержание равновесия, что необходимо для сохранения существующего характера морской фауны, – писал он, не подчеркивая, в чем именно заключается вклад со стороны китов. – Любое нарушение этого равновесия будет предметом для беспокойства, поскольку мы не знаем, какие дальнейшие последствия все это может повлечь за собой»5.

Депутат Сиверт Нильсен из Нурланда взял это высказывание на вооружение. В дискуссиях в Стортинге он повторил слова Сарса о равновесии и о «хозяйстве природы». Нильсен также считал, что необходимость в охранных мерах более насущна, чем думал даже сам Сарс. Он напомнил старую пословицу о том, что поздно закрывать колодец, когда ребенок утонул.

Закон об ограничении промысла на самом деле не стал трагедией для отрасли, как заявляли прежде оставшиеся в меньшинстве депутаты Стортинга и Свен Фойн. Китобои по-прежнему могли свободно добывать кита в открытом море, кроме охранной зоны длиной одну милю вокруг побережья. Правила не предусматривали никаких отличий для промысла синего кита. Охранный период у побережья заканчивался 1 июня, то есть раньше, чем синий кит появлялся в Финнмарке.

Фактически принятые Стортингом охранные меры повлекли за собой настоящий бум в китобойной отрасли. В конце последнего десятилетия XIX века Свен Фойн начал продавать лицензии новым обществам, и теперь в промысел включился и Саннефьорд. Одно из новых обществ основали судовладельцы из этого города, ставшего позднее настоящей столицей промысла. Фойн требовал, чтобы новые участники держались подальше от залива Варангер, где работал он сам. Новые промысловые станции распространились от побережья Финнмарка с востока на запад. Некоторым компаниям Фойн выставил и другое, довольно странное условие – а именно отчислять десять процентов доходов непосредственно на миссионерскую деятельность по просвещению язычников.

Когда в 1883 году срок действия патента Фойна закончился, на арену вышли и другие общества. Размах промысла увеличивался. За период 1885–1895 годов ежегодно на станции вдоль побережья Финнмарка, а затем и Тромса привозили от 700 до 1300 китов. «На мой взгляд, тот подъем, что пережил китобойный промысел в последнее время, производит впечатление хищничества», – говорил председатель Промышленного комитета Стортинга Вальтер Скотт Дал еще в 1885 году. Однако китобойный промысел развивался более или менее беспрепятственно. К мягкому ограничительному закону от 1880 года приняли несколько незначительных поправок в 1885, 1890 и 1896 годы. Рыбаки Финнмарка продолжали требовать более серьезных охранных мер, временами довольно громогласно, но их протесты быстро угасали в те годы, когда отмечался хороший улов и приходило много мойвы и трески.

Китобои протестовали против новых ограничений и пытались отменить существующие. Они постепенно приобретали влияние. Хотя китобойный промысел по своему значению никогда для норвежцев не вставал вровень с рыболовным, он стал отраслью, с которой приходилось считаться. Китобойный промысел приносил значительную прибыль от экспорта и обеспечивал рабочими местами сотни людей.

У Юхана Йорта на фотографиях всегда были нахмуренные брови. Усы вместе с уголками рта также опускались книзу. Его любимым портретом был тот, где он стоял на палубе исследовательского судна «Михаэль Сарс» среди сетей и мотков троса, широко расставив ноги, взгляд устремлен вверх, а руки в карманах1. Молодой зоолог и океанолог затратил много усилий, чтобы Стортинг выделил ассигнования на этот пароход. На его борту он провел лучшие свои дни. Йорт редко бывал дома с семьей, и его старший сын впоследствии вспоминал, как он боялся вечно спешащего отца2. «Я никогда не ходил с ним на лыжах или на рыбалку, он не учил меня плавать или ходить под парусом, ему не хватало терпения»3.

В первый год нового века Йорт возглавил первое плавание «Михаэля Сарса» на Север. В 1901 году он следовал тем же путем. Цель заключалась в том, чтобы помочь правительству занять правильную позицию во все более ожесточенном конфликте вокруг китобойного промысла на Севере, и средства варьировались от постоянного взятия проб планктона до бесед с рыбаками и китобоями. Герой-полярник Фритьоф Нансен, который, как и Йорт, имел докторскую степень в зоологии, возглавлял научный состав экспедиции.

Капитан Герхард Сёренсен сам ранее принимал участие в китобойном промысле, и это вызывало подозрения сторонников охраны китов4. Однако начальника экспедиции слухи не интересовали. На большой встрече в Вардё летом 1901 года Йорт задавал почти инквизиторские вопросы представителям от рыболовства. Действительно ли они считают, что промысел синего кита наносит такой же урон рыболовству, как промысел сельдяного полосатика или горбача? Не приведет ли китобойный промысел в Исландии к уничтожению популяции, и помогут ли в чем-то охранные меры в Норвегии? И если государству придется выплачивать компенсации китобоям в результате принятия охранных мер, не лучше ли потратить эти средства на прямую поддержку рыбаков?

Вопросы от «посланника науки», как его назвала газета «Финнмаркен», подозрительно напоминали аргументы китобоев5.

Йорт так же не поладил с рыбаками, как и его более тихий предшественник Георг Оссиан Сарс. Противодействие ученым с юга объяснялось отчасти непоследовательной политикой в области рыболовства. Йорт старался, чтобы рыбаки освободились от сезонности и нестабильности лова вдоль побережья и, используя крупные паровые или моторные суда, отправлялись за рыбой в открытое море. Многие в Северной Норвегии считали такую политику угрозой экономике региона и своему образу жизни. Некоторые из наиболее активных противников китобойного промысла оспаривали большинство заключений ученых. Например, они так и не признали факт, что синий кит не охотится на мойву6.

Когда Йорт обобщил свои результаты плаваний в течение двух лет в книге «Рыболовство и китобойный промысел в Северной Норвегии», изданной в 1902 году, он в некотором смысле пошел рыбакам навстречу. Йорт согласился, что сельдяной полосатик помогает рыбакам, так как указывает, где находятся косяки мойвы, а косяками мойву ловить гораздо легче. Он предложил следующее решение – ввести охранный статус для сельдяного полосатика, а не для синего кита и других видов, но оно не получило поддержки ни со стороны рыбаков, ни со стороны китобоев. Время для компромиссов ушло.

Вечером 2 июня 1903 года Адам Эгеде-Ниссен, глава Комитета по охране китов, почтмейстер из Вардё и депутат Стортинга, спускался по лестнице между рядами в зале заседаний. Его целью была трибуна, которую теперь установили в центре зала.