Между собой они договорились, что Сиджизмонда поговорит со мной и даст ей полосатую шаль, если я хочу на ней жениться. И когда Сиджизмонда рассказала мне об этой шали, я купил три, чтобы она отдала их Лукреции. И в конце концов она взяла одну из них ей, а две других оставила себе.
Тогда я пошел к датарию и стал просить, не соблаговолит ли он велеть им отдать за меня ту молодую женщину, которую они обещали, ибо я точно знал, что она хочет за меня замуж. И епископ Веронский подошел и спросил: «Откуда ты знаешь, что она хочет за тебя?» И я сказал: «Если я смогу доказать, что она хочет за меня, дайте мне слово, как благородный человек, отдать ее мне потом». Он пообещал мне сделать это. Тогда я рассказал епископу Веронскому, что молодая женщина попросила Сиджизмонду, свою подругу, узнать, хочу ли я ее в жены и что я должен дать ей знак, и Сиджизмонда пообещала ей шаль, если я захочу взять ее в жены, и что впоследствии, когда [Сиджизмонда] поговорила со мной и узнала, что я хочу ее, я дал ей эту шаль, и она [Лукреция] приняла ее.
Датарий, епископ Франческо Бакодио, был высокопоставленным папским чиновником, в ведении которого среди прочего состояли религиозные общины132. Мне не известно, был ли этот конкретный датарий связан с монастырем Св. Екатерины. Епископ Веронский Луиджи Липпомано определенно имел очень тесные связи с этой общиной. Знатный венецианец, ученый, благочестивый и имевший много знакомств в духовных кругах, Липпомано долго подвизался на папской службе в качестве нунция в Германии (1548–1550) и Польше (1555–1556) и был сопредседателем второго заседания Тридентского собора. У него были тесные связи с иезуитами. Во время ухаживаний Алессио Липпомано мог бы оказать ему большую помощь, так как весной 1557 года он стал личным секретарем папы Павла IV. Такие обязанности предполагали большие связи. Липпомано умрет 15 августа 1559 года, всего на три дня раньше своего патрона и через несколько месяцев после суда над Алессио. Его тело погребут в монастыре Св. Екатерины; могила сохранилась там до сих пор133.
После того как епископ об этом узнал, через несколько дней, Сиджизмонда вернула мне ту шаль. Она сказала мне, что я предал все это огласке и что она больше не хочет быть в этом замешанной. И что если я расскажу то, что она сказала мне, она будет отрицать это и назовет меня лжецом.
Позже Алессио рассказал в суде, что, по словам Сиджизмонды, это ее тетя-настоятельница устроила ей разнос134. Несмотря на свое родство с аббатисой, у Сиджизмонды были все основания для осторожности. Выйдя замуж, бывшие воспитанницы консерватория не освобождались от его пристального внимания. В ходе последующих посещений проверялось их поведение, и попечители в любой момент могли приостановить выплаты приданого или, хуже, забрать назад уже было выплаченную сумму135.
И прежде чем Сиджизмонда рассказала мне об этом и покинула монастырь, я иногда заходил в церковь Св. Екатерины, чтобы помолиться, а также из‐за любви к Лукреции; и как-то я услышал в хоре громкий вздох и подумал, что это была Лукреция. И я увидел кого-то возле решетки, и думаю, это была она, хотя я ее точно не узнал. И однажды утром я увидел ее в углу за решеткой, и она очень тяжело вздохнула. И я, зная, что Лукреция хочет меня в мужья, еще больше утвердился во мнении относительно того, что мне позже сказала Сиджизмонда. Иногда я приходил в церковь только из‐за любви к ней и оборачивался к решетке, но не мог ее разглядеть.
Санта-Катерина была одновременно и монастырской, и приходской церковью. Как и во многих других церквях при женских монастырях, ее алтарь располагался в части, открытой для посторонних, где священник и служил мессу. Монахини и девушки, содержавшиеся взаперти, не могли войти в предназначенный для публики неф. Для участия в богослужении они собирались в помещении рядом с пресбитерием, отделенным от него железной решеткой, через которую они наблюдали за службой. Такая решетка сохранилась и в нынешней церкви Св. Екатерины слева от алтаря; Алессио, однако, ловил вздохи в старой церкви, которую вскоре снесли.
И в конце прошлого июня [1558 года] или около того – не помню точно – я находился на улице Боттеге-Оскуре, в доме Оттавиано Манчино, который живет через дорогу от монастыря. Посередине между окнами Оттавиано и монастырем есть небольшой дворик. Так вот, я был там, у того окна, около двадцать второго часа [около 7 вечера]. Я сказал про себя: «О Боже, только бы мне ее увидеть!» И вот одна девица подошла к монастырскому окну, выходившему на этот дворик, а потом еще две. И я сказал сам себе: «Как это возможно, что эти zitelle вот так просто подошли к окну!» Тогда я помахал этим трем девушкам и спросил: «Хотите за меня замуж?» И они помахали мне в ответ, отвечая утвердительно. Но одна из них повернулась и сделала знак остальным. И потом она сказала да. И пока девицы так мне махали, я позвал жену Оттавиано Манчино, изготовителя шерстяных одеял, – ее зовут Панта – и сказал ей: «Погляди-ка на это!» И она сказала мне: «Какая жалость! Видишь, эти девицы хотят тебя, а ты их никак не выведешь оттуда». И так я продолжил ходить туда примерно месяц. То есть я приходил раз пятнадцать-двадцать помахать этим девицам, спрашивая, хотят ли они меня в мужья. И я показывал им кольцо. Они мне отвечали утвердительно. В последний раз я попросил их показать мне Лукрецию Казасанта. И девушка подошла – мне показалось, что это была одна из тех трех. И я спросил: «Кто из вас Лукреция Казасанта?» И одна из них сделала знак, что это она, коснувшись груди рукой. И я показал ей кольцо, спросив: «Хочешь это?» И она показала, что хочет. И я сказал всем трем девушкам, что собираюсь послать человека, которому Лукреция могла бы сообщить свои пожелания. И я устроил так, чтобы аббат Мартиненги пришел поговорить. И аббат сказал, что она хочет стать монахиней136.
Действительно ли Алессио собирался жениться на всех трех девушках у окна? Конечно, нет. Все четверо флиртовали, причем каждый давал волю своим фантазиям. Алессио, должно быть, привнес долгожданное разнообразие в каждодневную рутину скучающих девушек, которым было нечего делать, кроме как шить, вышивать, ткать и молиться137. Удивительно, как им удалось так долго продолжать свои встречи. Топография определенно указывает на то, что они жили в доме на улице Каэтани, на северной окраине монастырского комплекса, еще не отгороженном, как было в обычае. Каким бы маленьким ни был внутренний двор, из окон Оттавиано, вероятно, не слишком хорошо были видны окна девушек, поскольку Алессио оставался неуверен, была ли Лукреция, явившаяся на его зов, одной из трех девушек, обычно флиртовавших с ним. Лавка Оттавиано, очевидно, располагалась в одном из скромных домов на северной окраине этого городского квартала, выходящей на улицу Боттеге-Оскуре. Карты и археологические планы этой местности не позволяют точно определить, где именно стоял Алессио, к общему удовольствию обхаживая девиц. Нам известны имена владельцев домов, но имя Оттавиано среди них не встречается. Скорее всего, как и многие римляне, он арендовал помещение.
Была ли Лукреция в окне настоящей или это был жестокий розыгрыш, устроенный девушками, чтобы разогнать скуку? Последняя идея придает этой истории пикантный привкус интриги и иронии, но многочисленные детали рассказа Алессио подтверждают, что, кто бы ни выглядывал из окна – возможно, это была и Лукреция, – смешанные чувства девушки действительно были настоящими.
Я вернулся в дом Оттавиано Манчино весь в отчаянии и подошел к тому окну. Со мной была жена Оттавиано, сказавшая мне, что не выпускать девицу из монастыря – великий грех. И она также назвала большим грехом, что ее не выдают замуж. И вот эти три девицы подошли к окну. И я спросил, приходил ли кто-нибудь на переговоры. Они сказали нет. Разузнать это я попросил жену Оттавиано, но она сделала это тайно, чтобы никто не заметил. И тогда я почти совсем отчаялся и больше туда не возвращался – разве что иногда. И все равно те девицы продолжали приходить к окну и просить меня поскорее вывести их оттуда. И я сказал им, что хочу взять одну из них себе в жены и что я бы также выдал другую замуж.
