В один из дней 1971-го года Мне странно, что и я когда-нибудь умру, навеки успокоюсь, и в соседстве с другими трупами… Ну нет, я не умру! Мой город, как он может, не пойму, спокойно отпустить меня во тьму? …Поверить ли, что буду я везде, в цветочках-лепесточках, что облаком я стану, что буду я стоять торжественным каштаном на улице моей, и – с гимнами весне? Нет, что-то здесь не так. Проблема – не пустяк. …Речным песочком тоже на берегу Днепра не хочется мне быть. И если посудить, на что это похоже! — всю душу во кристаллик заключить и жизнь земную навсегда забыть? А вот придумали ещё – быть квантом света… И этого я не приму совета. Я верю в жизнь, я верю в птичью стаю, я верю в душу, ту что на земле, и всё что дышит и произрастает, давно и благодарно верит мне. «Я люблю тебя, дерево…»
Я люблю тебя, дерево, и твоё растворение в воздухе, и паренье твоё надо мною, и легкие вздохи. И когда мне темно, настежь я открываю окно, и смотрю в темноту – ты паришь, ты паришь, значит, всё не так плохо. Апрель – Что делает Природа? – Что делает? – Живёт, сама того не зная, свободней всех свобод. Сверкает или тлеет, снег выпал-снег сошёл. – Ну как тебе в апреле? – В апреле хорошо. Не думать о вчерашнем и завтрашнем, и прав тот куст, что нас, дурачась, цепляет за рукав. Я эти шутки знаю на память, наизусть, апрель вселяет радость и выселяет грусть. «Июльский дождь упал, как камень…» Июльский дождь упал, как камень. Июльский дождь упал на мостовую. С такою сверхъестественною силой его бросало неземное существо с необычайно развитой мускулатурой. Раскачивая контуры домов, дворов колодцы заполняя криком, он был движеньем, гневом, был великим, был гением дождепаденья. Гнев его начало брал в субстанции астральной, чтоб разрешиться пляской ритуальной. «Я не забуду Пирогово…» Я не забуду Пирогово — ячмень, полынь-трава, тепло… и лето вязкое текло, как мёд из банки трёхлитровой. Лицом – к свободе ячменя, затылком – к темноте декабрьской, и я была вольна дикарски, как будто не было меня. Музыкальный момент Листья в лесу перегнили. Со скрипкою на весу до нитки раздетое дерево качается на ветру. Кру-кру – над лесом, скрип-скрип – скрипка, последние птичьи каприччо и лучшие, может быть. Ши… шишки мокрые, шо… шорох осени, последние шумы сосен и лучшие, может быть. «Куда вы меня не пустили?…» Куда вы меня не пустили? Туда, где солнце творит удары сквозь крону кипящего дуба? Туда не пустили, где под ногами тугой подорожник мимо ушей пропускает клёкоты тёмного мира? Не пустили туда, где ночь воздвигает хрустальные вертикали? Где дерзкие ливни, кляняся последнею клятвой последнего жизнелюбца любят и любят родящую землю, и нас обнимая до нитки, и нас обнимая… «Ещё не скоро у закатов зимних…» Ещё не скоро у закатов зимних закончится малиновый запал. Края села, пригорки и низины безмолвны и нежны. Бог задремал за огородами у ледяного пруда. В предчувствии рождественского чуда застыли дерева. Сосед мне рассказал, что здесь в сочельник ангелы летают и в душах мир надолго поселяют. В покое бесконечного блаженства гляди в окно на санные пути, на здешний день, высокий и божественный, чтоб было с чем остаток дней пройти. «Вот оно, время громов и молний…» Вот оно, время громов и молний, природа пашет и вкривь и вкось, скопилось в жилах крови крамольной, и началось! Разгулевались большие страсти, располыхался язычник-дуб, расклокотался в пропащем царстве открытый, дерзкий, вселенский дух. Земля всё примет, – видала всяких! Когда природы счастливый вздор в последнем ливне вконец иссякнет, услышим дерева тихий вздох. «За ночь расчистилось небо над городом…» За ночь расчистилось небо над городом, липы, надев золотые короны, не шевелятся. Под царственным пологом тень разливается в разные стороны. Из ничего зажигается жизнь, на перекрёстке секунды и вечности силы небесные напряглись формы меняя до бесконечности. Веером солнце бросает лучи, овладевая просторами лета, мощным напором полдневного света об человека ломая ключи. |
