«На чистом листе декабря…» На чистом листе декабря одни воробьи да вороны. Бело и безлюдно. Не зря мой город в глубоком миноре. В Золотоворотском саду, где летом интеллектуалы, закинув одна на одну конечность, умно толковали о свойствах старинных зеркал, о нематерьяльных частицах, разносится сольное «карр!» золотоворотской певицы. Мой город прошит сквозняком, обрывками речи татарской, он с птицею этой клювастой лет триста, по слухам, знаком. Лишь старый фонтан, как во сне, молчания полная чаша, феномен покоя редчайший, себя экономит к весне. «Деревня в январе прозрачна и невинна…»
Деревня в январе прозрачна и невинна, всё в воздухе зимы готово к Рождеству, луна по вечерам восходит на средину светящихся небес, чтоб сгинуть поутру. Деревня замерла. Куда ни кинешь око, — безбрежные снега. За мглистый край земли уходит санный путь и за земным порогом, как чья-нибудь судьба, теряется вдали. «Снега. Тем летом вот на этом месте…» Снега. Тем летом вот на этом месте неслышно одуванчик облетал, ходил по полю аист бестелесный и мыслями в абстракциях витал. Стога крутыми, теплыми боками пространство собирали, и когда садилось солнце, с древними богами соприкасалась тёмная вода. И день и ночь невидимое время проходит среди белых берегов. По косточки корявые деревья стоят во льду на привязи веков. «В морозное утро по чистому полю…» В морозное утро по чистому полю разбросаны ранней зимы жемчуга. Все стороны света открыты, и полны безмолвием белым снега. За избами время живет по-другому, — задумавшись, тихо кружит у сосны. По небу высокому, по голубому плывут бесконечные сны. «Такой театральный, замедленный падает снег…» Такой театральный, замедленный падает снег, как на немецких, ещё довоенных открытках, — под белою кровлею дом, и во двор приоткрыта калитка, в доме покой и уют, и путнику тёплый ночлег. В эту минуту нигде нет ни предательств, ни горя, нет никаких государств, трубопроводов и смет, а небо вокруг и земля, да великое царство покоя, и медленный, заворожённый, нетающий падает снег. «Какая долгая зима!…» Какая долгая зима! Какой невыносимый холод! Безлюден и безмолвен город, и надо бы сойти с ума. Не правда ли, три тыщи лет вокруг ничто не происходит, и тусклый ангел скуки входит и с крыльев стряхивает снег. «В Голосеево, возле озёр…» В Голосеево, возле озёр тишь расставила сети для шума, о январской, о кроличьей шубе вспомнил клён, городской фантазёр. Ах, какая же осень была! — наплела разговоров с три короба, и как женщина, всё отдала, и ушла, в чём стояла, из города. Всё свершилось, никто не сплошал, ветер в городе мусор гоняет, а душа неземная витает, она просто летает, душа. «Тяжело и покойно лежало Балтийское море…» Тяжело и покойно лежало Балтийское море. Ленивые чайки по кромке песчаной, как люди, вразвалку вперед и назад ходили. Я в поезде ехала долго, мне видеть хотелось, как море взвихряется в девятибальной пляске, чтоб брюхо морское развёрстое было, чтоб на берег сила морская бросала дракона с разинутой пастью, хрустальные замки, замок за замком чтоб разбивала, гнала бы из темно-зелёных глубин сверкающих всадников, скачущих в дюны, и старого мокрого бога Нептуна в разодранной ветром короне. …И день проскучав у воды, билет я купила обратный. И тут… …Скажите, ведь странно, что мы, горожане, так неохотно и редко голову вверх поднимаем, а там глубина не от мира сего. Дно мира. «Волны морские с размаху…» Волны морские с размаху чёрные камни дробят, с парусника рубаха спадает до самых пят. Кто этот безумец, что вышел к вселенной один на один? Безумцу без моря не выжить, а морю – без бригантин. …В городе мрут олеандры в средиземноморской тоске. Приезжий скучает в тени на веранде с бумажным стаканом в руке. «Ужасно море. Третий день штормит…» Ужасно море. Третий день штормит. Бугшприт продрогший выброшен на берег, оборванные тросы оживают в шипящей гальке. С тяжёлой медленностью набирая гнев, коричневая мутная махина, как бык в корриде, округляет спину, чтоб сверху кинуться на волнорез, перевернуть киоск, и маленьких людей загнать в кофейню. В кофейне хорошо, но не уходит боль, а значит, надо оставаться с морем, и вдаль смотреть со сдержанностью мола, и думать: «до чего бесстрастен кипарис», и брать уроки старости красивой. |
