Нет. Заснеженная улица пуста. Никто не преследует.

Выдохнув, я скрываюсь в подъезде и по привычке щурюсь. Как всегда, тусклая лампочка свисает с потолка и мигает, будто вот-вот догорит.

На этот раз ты продержалась дольше.

Преодолеваю первый этаж, иду на второй. Слабый свет пульсирует и здесь. Из-за противного мерцания все ступеньки и пролёты заплывают сумрачными пятнами, но я поднимаюсь дальше, выше – на пятый.

На последней лестнице у меня сбивается дыхание, и кружится голова. Давление стреляет очередью в уши. Я хватаюсь за перила, подтягиваюсь наверх, не справляюсь с тяжестью во лбу и опускаюсь на колени. Хочу сесть, отдышаться, прийти в себя…

Но кто-то спереди толкает меня в грудь.

Бум. Рухнув на спину, я ударяюсь головой об ступеньку и качусь вниз.

Хрящ. Что-то сочно щёлкает в шее и спине, расцветает рассадник боли.

Зззннн. Шум и звон перемещаются от одного уха к другому, как мяч на теннисном корте. Всё перемешивается, толкается, сминает мозг.

Плюх. Затылок прилипает к стене. Шапка на голове не чувствуется; без того коротких волос, кажется, тоже нет.

Хлюп-бзп-бзсп-хлюп-бсп-хлюп. Кровь течёт из уродливой раны.

На последней ступеньке, откуда я слетела, кто-то или что-то стоит. Существо без чёткого лица. Без формы и концепции, словно размытая абстракция. Яркое, как зелёное пятно на солнце или изумруд в шкатулке с янтарями. Как сочный лимонад с щепоткой кислоты. Оно смотрит. Приближается с каждым импульсом почти угасшего света, грустно смотрит и улыбается мне.

Бум. Хрящ. Зззннн.

Ты должна вернуться домой.

Хлюп-бзп-бзсп…

Хлюп-бсп-хлюп…

Хлюп…

Хлюп.

…Плеча касается ладонь и слегка пожимает. Как сквозь вату доносятся чья-то ругань и вопросы:

– Выходите на следующей? Девушка, выходите на Торговом? Можно пройти?

Ч… чт… что..?

31 декабря, за 10 часов до…

Воздух сушит лёгкие, будто я вечность тонула и, чудом выжив, вынырнула на поверхность.

– Простите, я не хотел напугать! Только уточнил, выходите ли на Торговом. Вы в порядке?..

Справа у окна сидит тот же мужчина в кепке – один в один из кошмара – и рассыпается в извинениях. В ответ я лишь давлюсь кашлем, закрываюсь шарфом и жму в руке очечник.

Пассажиры автобуса перестают орать на водителя и друг друга, переключаются на нас. Даже дети молчат и с любопытством смотрят. Бабушка в шубке, парень в наушниках – все снова находятся здесь. Я вижу их без очков.

– Простите, – повторяет мужчина. – Автобус затормозил, вы ударились и уронили вещи, а тут ещё я напугал… Помогу собрать.

Наклонившись и порыскав где-то под ногами, он поднимает подарочный пакет с витиеватой надписью «Счастливого года!», мой телефон, варежку, впитавшую с пола снежную грязь, и не брезгуя передаёт мне.

– Вы совсем позеленели, – говорит он, заглядывая в лицо. – Сейчас остановка, помочь выйти?

– Кахкхкая? – выдыхаю вопрос. Не голос, а шёпот мертвеца, но приступ кашля постепенно проходит.

– Не понял: какая остановка, спрашиваете? Торговый проспект, недалеко от центра. Вас проводить? – Мужчина протягивает руку.

Я отодвигаюсь на край сиденья, обнимаю пакет и мотаю головой. Нет! Ни за что не выйду на Торговом, нет!

– Как скажете, только не волнуйтесь. Я открою форточку, полегчает. Тут очень душно – сам уже плавлюсь. Эй, люди, не закрывайте окно! Хотя бы пару остановок потерпите, дайте девушке прийти в себя.

Он открывает форточку, проверяет, попадает ли на меня воздух, кивает и спешит к выходу. Я быстро пересаживаюсь на его место и отворачиваюсь к окну, желая стать невидимкой: окружающие травят взглядами так, будто разом сочувствуют мне, насмехаются и презирают. Фу, бедняжка чумная! Отойдите от неё, а то подцепите заразу.

Никого не слушай. Слушай только меня.

Автобус подъезжает к Торговому, распахивает двери. Наружу выплывает цунами тел, а с улицы врывается торнадо новых пассажиров. Выйдя на остановке, кепочник оборачивается, затуманенным взглядом смотрит на меня через окно и губами чётко произносит фразу: «Это не твоя вина, мы оба – соучастники».

Наверное, почудилось, я перенервничала.

Автобус, качнувшись, едет дальше. Я жмурюсь. Пальцами одной руки глажу узоры на очечнике, пальцами другой – экран телефона. После падения он усыпан трещинками и кажется хрупким, беззащитным и сломанным. Таким же, как я.

Что со мной происходит?

Я крепко ударилась и от испуга отключилась? Подобное случалось в детстве, продолжалось днями и неделями и мучило меня жуткими снами… Но тут прошли всего минуты. Я успела забыть, насколько эти ощущения коварны даже на мгновение?

А Марк?.. Его прощальное смс – тоже побочка воображения?

Сняв блокировку телефона, я открываю мессенджер в надежде увидеть новое сообщение, – но нет. По-прежнему последние слова Марка читаются как попытка меня убить: «Я устал притворяться…» И как раньше, я отказываюсь этому верить.

Захожу в журнал вызовов, забитый недозвонами до единственного контакта в книжке, не считая мамы, и пробую достучаться опять. Взять измором.

Туд. Ту-у-уд. Ту-у-уд. Ту-у-уд.

Говорить по телефону нельзя, только переписываться – такие Марк выставил условия виртуальной дружбы. Мне не привыкать, мать также ненавидит звонки. Но правило я нарушаю, чтобы знать: Марк не исчезнет. Пока я ищу новую работу, непохожую на прошлую, он не оставит меня.

Туд-туд-туд-туд.

Сброс… Всю неделю таков его ответ.

Я набираю короткое сообщение: «Пожвони пжл мне нужан помщь». Кнопки заедают, и автобус подпрыгивает на снежных кочках по дороге, отредактировать текст не удаётся. Отправляю так – в довесок к предыдущим тревожным смс. Надеваю очки, кладу телефон и очечник в карман, чтобы не выпали, укутываюсь. Заглядываю в пакет и проверяю, на месте ли кашне.

Скоро автобус подъедет к Садовой улице. Но после жутких галлюцинаций я не готова сейчас вернуться домой.

Придётся ехать до конечной, а там – напроситься к маме на работу и переждать. Она будет разочарована внезапному визиту, мы не виделись со дня моего переезда. Но больше мне некуда идти.

По пути я нахожу взглядом витрину с игрушками. За стеклом, в окружении паутинок гирлянд, подвесных снежинок и под юбкой миниатюрной ёлки собирают домино две панды, медведь, семья зайцев и лисица. Нет голодных монстров и надписей. Нет чёрного стекла. Город живёт и готовится к празднику, а всё, что привиделось, осталось лишь в моей голове.

* * *

Конечная. Окраина города, улица Лесная. Этот район носит справедливое прозвище «Скверна»: пару с лишним лет назад в придомовом сквере убили старшекурсницу юрфака. Днём. Накануне её дня рождения. Сначала никто не помог, а когда попытались – спасать было некого. События того дня выворачивают душу, поэтому снимаю очки: хочу развидеть это место.

Домов немного. Девятиэтажки, построенные полукругом, загораживают собой лысую поляну пеньков – когда-то на Лесной возвышалась густая чаща, ныне срубленная под корень. Теперь из-за пустот не спрятаться от солнца летом, а зимой – от ветра.

Жильцы в основном преклонного возраста: из-за убийства девушки молодые семьи перебираются ближе к центральному району. Стареют площадки, пустует детский сад… Прискорбная часть города. Бабушки и дедушки облагораживают дворы цветами и устраивают коллективные посиделки, чтоб совсем уж не заскучать в одиночестве без своих детей. Но это не облегчает груз Скверны.

Стоя в дверях автобуса, я из двух зол не могу определить меньшее: в страхе вернуться на съёмку, либо проведать маму и выдержать мрачность Лесной улицы? Водитель громко откашливается, напоминая, что пора бы выйти. Я нехотя надеваю одну чистую варежку, а грязную сворачиваю и складываю в карман. Салон покидаю, трижды убедившись, что пакет – в руках. За мной с шипением захлопываются двери.