31 декабря, за 10 часов до…

Автобус трогается, забрав пассажиров с площади Мира, и набирает скорость, как мой встроенный моторчик паники. Людей так много, что нечем дышать. Сидя на крайнем от выхода месте, я свожу колени, тереблю ручки подарочного пакета, прячу взгляд и пытаюсь считать до десяти. Но внутренний голос вяжется узлами вокруг мыслей, причиняющих боль.

«Тори, я устал притворяться, – цитирует он последнее сообщение от Марка, полученное за неделю до Нового года. – Аренда действует до десятого января, дальше придётся платить самой или вернуться к матери. Выброси меня из головы и прости».

Это сухое проклятие, а не смс. Ожог глаз, похороны заживо! Я не в силах выполнить его просьбы. Ни одну из запрошенных. Он вытащил меня из ямы, где кисло пахло страхами и алкоголем, – но вдруг исчез без объяснения причин и не выходит на связь. Нет. Я не верю, что Марк способен на подлость.

Нет! Не проси вычеркнуть тебя из жизни. Не требуй запредельного…

– Верните деньги за проезд! – Вопль бабушки в шубке вышвыривает меня в реальность и окатывает холодом, как водой из проруби. – Кто украл сорок рублей? Юноша, вы? Вам последнему передали деньги. Не стыдно воровать у пенсионерки? Верните!

Одной рукой держась за поручень, второй прижимая к голове свой котелок из драпа, словно боясь, что и тот отберут, бабушка точит взглядом паренька в больших наушниках. Он жмётся у входа, приподнимает одно ухо и громко отвечает:

– Я просто стою рядом, ничего не брал!

– Ещё и обманываете старших! – Начинается суд.

С обеих концов салона к спору подключаются другие пассажиры. Кто-то причитает на бабку, кто-то на паренька. Дети, присутствующие с родителями, подхватывают недовольство взрослых и невпопад выкрикивают что-то своё. Пьяная пара молодых людей, сидящая через два места от меня, хохочет и матерится, неразборчиво комментирует происходящее. Яркий запах перегара щиплет мне нос и обжигает дыхание.

Нет, только не это…

Паника подступает к горлу. Раскручивается, как лопасти взлетающего вертолёта. Душит без рук, коротким замыканием вырубает самообладание. Я снимаю запотевшие очки в серебристой оправе, прячусь лицом в шарф и потираю линзы манжетами варежек. Трогаю дужки, носоупоры, трещинку в углу… Напоминаю себе, что опасности нет. Пассажиры вокруг – не враги, не угроза. Все нервничают, потому что спешат: Новый год сегодня, а столы не накрыты. Но в тот же миг я с горечью вспоминаю подругу, подарившую эти очки на двадцатилетие, – и в сердце сжимаются пружинки страха и боли.

Не-е-ет… Не сейчас, пожалуйста, не здесь, не при людях!

Я качаю головой, отмахиваясь от непрошенных чувств.

С… Спокойно, Т-тори. Дыши. Ничего плохого не случится. Ничего. Плохого. Не. Случится…

Салон топят горячие печи и разговоры, а мои руки дрожат от мороза. Голоса пассажиров то раздваиваются, то сливаются в единый гул, лезут под череп и выдавливают глаза. Трясущимися пальцами я снимаю одну варежку, расстёгиваю пуховик и достаю из нагрудного кармана футляр. Прячу внутрь очки. Приятные выпуклые узоры на крышке навевают тоску, но деваться некуда – нужно хоть как-то успокоиться.

Я сильно сжимаю очечник в ладони. Представляю, как автобус схлопывается, и люди разом замолкают. Как я поворачиваю время вспять и возвращаюсь на несколько часов назад – домой, в съёмку на Садовой улице, где между поездкой за бессмысленным подарком и надеждами достучаться до Марка звонками и сообщениями, я выбираю запереться в квартире.

Водитель резко тормозит на светофоре в этот момент. Я вписываюсь сначала лбом в спинку переднего кресла, затем в своё – затылком. Под ногами, постукивая, катятся вещи, выпавшие из рук пассажиров. Голоса, как и хотелось, на мгновение утихают, но через секунду раздражаются вновь:

– Больной придурок, тут дети!

– Бабушка, вы целы?

– Переверни через час, чтобы не было пролежней.

– Нарожают уродов, вашу мать!

«Заткнитесь!» – я хочу кричать, но сдерживаю слова, подобно грому они звучат лишь в моих мыслях. Дыхание спирает, лёгкие обрастают камнем. Голова дымится изнутри. Я стискиваю зубы и повторяю: поддаваться нельзя. Плакать нельзя… Нельзя проявлять эмоции, когда вокруг хаос. Дыши!

Тише, милая. Выдох. Вдох. Нет ничего важнее тебя, слышишь? Ты меня слышишь?..

Моего плеча касается ладонь, слегка пожимает, – я жарко выдыхаю в шарф, – но тяжесть руки исчезает, и отдалённо мерещится вопрос:

– Выходите на следующей?

Открываю глаза, сослепу щурюсь. Вытаскиваю из футляра очки и надеваю набекрень, не попадая дужками под края шапки. Кто, кто это сказал? Голос кажется знакомым…

– Девушка, выходите на Торговом? – сидя рядом у окна, спрашивает мужчина в меховой кепке и слегка поношенном чёрном пальто. Под козырьком он сердито щурит серые глаза и поджимает губы, будто сдерживая недовольство или вопрос покрепче.

Я тебя знаю?

– Могу пройти?

– Не знаю, – отвечаю не подумав. – Ой, т-то есть да. Да, выхожу, извините.

Вскочив с места и позабыв обо всём, я словно ужик пробираюсь через толпу и вываливаюсь на воздух, как только автобус открывает двери на Торговом проспекте. Холодный ветер тут же освежает бодрящей оплеухой и облегчает приступ. Быстрым шагом, не оглядываясь, я отхожу от дороги и прячусь под навесом зоомагазина. Дышу через нос. Медленно выдыхаю через рот. Повторяю. Считаю. До тех пор, пока не успокаивается сердце.

– Я не умираю, – шепчу себе, поправляю шапку и съехавшие очки. – Не умираю… Не умираю.

Снег мерцает под светом подвесных уличных гирлянд. Хлопья ложатся на балконы невысоких сталинок, выстроенных по бокам от главной дороги, крыши машин, тротуары и одежду пешеходов. Неоновые вывески магазинов и бутиков, рассыпанных вдоль всего проспекта, подмигивают покупателям – зовут погреться и порадовать подарками себя и близких. Улица очаровывает ароматами какао, имбирных пряников и кофе. Пахнет наступающим праздником.

После душного автобуса здесь меня обнимает спокойствие. Но чувством безопасности способен обеспечить только дом.

Я вытираю нос и убираю футляр от очков во внутренний карман пуховика. Покрепче заматываю шарф, застёгиваю ворот… И запоздало понимаю, что не хватает одной варежки и пакета с подарком для Марка и телефоном внутри.

Теперь моя очередь, поджимая губы, сдерживать крепкое словцо.

* * *

31 декабря, за 1 час до…

Пять остановок. Всего пять остановок…

В последние годы я с трудом и ужасом покидаю квартиру. Голодаю, пока в поисках съестного не обчищу кухню и в конечном счёте не выползу обессиленная в магазин. Только за сегодняшнее утро я с шестой попытки продвинулась дальше лестничной площадки, пешком через дворы дошла до центра, купила тёплое кашне для Марка, а на обратном пути, воодушевившись подвигом, сдуру села в автобус и попала в обеденный час пик. Это была непростительная ошибка. Моторчик паники завёлся, перегорел и высадил меня на полпути раньше – в живую точку города. Я проехала лишь две остановки, успев потерять подарок, телефон, шерстяную варежку и контроль.

Неясно, что печалит больше. Снова по глупости шугаться людей и города? Или остаться без телефона, когда человек, которого ни разу за полгода не видела, в любой момент выйдет на связь и напишет: «Ты мне нужна, Тори». На фоне проснувшихся страхов варежка размывается пушистым пятном.

Пять остановок. Всего пять… Я справлюсь.

Собрав остатки воли в кулак, я делаю шаг. Второй. Третий. Скрипит под подошвами снег. Хрус. Хрыц. Хрус. Лёгкий мороз покусывает через джинсы, шапку и тонкий пуховик. Сейчас бы чая и вафельного торта с варёной сгущёнкой…

Хрус. Хрыц. Хрус. Хрыц.

Мне не купить новый телефон. Не продлить аренду. Боюсь, денег не хватит и на продукты – от обиды и злости на Марка я вышвырнула в окно всю небольшую заначку, которую он помог собрать.