И в еще одном банке Хармленда неожиданно иссяк капитал – Фархат устал любить Фатиму.

С каждым днем они становились друг от друга все дальше и дальше. Некогда влюбленные, они не заметили, как перестали быть друг для друга кем-то большим, нежели просто партнеры по танцам. Все реже Фархат проводил выходные дома, и все реже Фатима ждала, что он вернется.

Сидя в небольшой квартире, в комнате, освещенной последними лучами заката, она погружалась в воспоминания. О доме, о матери, об отце, о родных краях – обо всем, что однажды оставила позади. Когда-то, будучи подростками, они с Фархатом договаривались о тайных встречах. Фатима садилась у окна и занимала руки книгой или вышиванием, то и дело поглядывая, когда же мимо решетчатых окон пройдет парень с роскошными волосами. Едва заметив его, она все оставляла, и, накинув на голову платок, выходила из дома.

От этих воспоминаний, так согревающих душу одиноким вечером, теперь не осталось ничего.

Фатима больше не покрывала голову. Родившаяся на Востоке, она мечтала жить, как женщины из журналов, которые ввозились контрабандой и читались украдкой в зашторенных спальнях. Она мечтала распускать волосы и носить открытую одежду. Познать радость любви с тем, на кого укажет ее сердце, а не ждать, когда старшие устроят брак с юношей, соблюдающим Священную Книгу и совершающим молитву пять раз в день.

Сердце Фатимы давным-давно указало на Фархата.

Она не представляла свою дальнейшую жизнь как-нибудь иначе. В мечтах и планах Фархат присутствовал неизменно и неоспоримо, – и даже недовольство отца не могло бы вычеркнуть его из этих надежд. У юношеских чаяний есть одна досадная черта – они сбываются настолько редко, что время превращает их в пыль. В сердце же след остается на долгие годы, как невидимая царапина, которая отзывается слабым жжением боли, стоит только неосторожно прикоснуться. Будучи совсем юной, Фатима мечтала о большом светлом доме, полном детских голосов и музыки. Чем старше она становилась, тем меньше простора оставалось в воображаемом доме, звуки стихали, танцы заканчивались – и Фархат заполнял собой все пространство.

Решение убежать на другой континент, на Запад, туда, где в воздухе пахнет не сладостями и маслами, а свежестью океанов и свободой духа, далось Фатиме непросто. Теперь, сидя на узком подоконнике старой съемной квартиры, которая, судя по глубочайшим трещинам на несущих стенах, могла быть свидетельницей Золотого века Голливуда, Фатима размышляла. Что именно заставило отречься от дома и пуститься в чужие края, сбросив по пути чадру, но оставшись практически босой?

Она сбежала вместе с Фархатом. Следом за ним. Ради него.

И почему те, кого мы так любим, никогда не ценят наши жертвы?

Объятые мягкой тишиной предрассветного города, двое молодых людей прогуливались по пустым улицам. Розовые лучи солнца, еще не видимые с высоты человеческого роста, уже отражались в стеклянных вершинах небоскребов. Наблюдая за их скользящими, пронизывающими, изгоняющими предутренний мрак движениями, Фархат шел, погруженный в свои мысли.

«В это время я бы принудительно совершал предрассветную молитву. Или нет?.. Здесь часы сильно отстают от Египта и Магриба. Получается, мусульмане, живущие в Хармленде, молятся неправильно? Нужно будет сказать Фатиме – в молитвах уже нет никакого смысла… Какой прок молиться в неподходящие часы? И какой прок молиться, если за все годы тебя так никто и не слышит?»

– Фархат, о чем ты так задумался?

Девушка с длинной косой светло-русых волос, перетянутой у лба узенькой повязкой, шлепала по пыльной обочине в пляжных сланцах. Широкая юбка скрывала ее небольшую хромоту. Она заинтересованно посматривала на Фархата, щурясь от бликов восходящего солнца.

– Я подумал, что могу не молиться. У этого есть веские основания.

– Что? – раздался ее смех. – Ты разве молишься?

– Уже нет. Но как только мы… я приехал сюда, я старался не пропускать молитвы.

– И зачем?

– Не знаю. Я привык.

Она щелкнула языком.

– Я ни разу не молилась. Даже когда помирала, все равно в голову не приходило. Зачем бы?..

– У вас это не обязательно. Вас больше не воспитывают так с самого рождения.

– А у вас?

– А у нас – обязательно.

– Тогда почему ты сегодня решил, что тебе можно не молиться?

– Потому что, – несколько растерянно ответил Фархат, – я уже запутался, где «вы», а где «мы». И что я должен делать, оставаясь как «мы», и что мне следует делать, как «вы», живя среди вас. Я даже не могу сказать, к кому я теперь принадлежу.

Они остановились и присели на низкую ограду парка, игнорируя табличку «НЕ САДИТЬСЯ».

– Кажется, ты слишком запариваешься из-за ерунды, Фархат.

Он обхватил себя за плечи джинсовой куртки, раскачиваясь на весу.

– Для тебя ерунда, что я запутался в себе?

Девушка легонько хлопнула его по плечу.

– Запутываются только те, кто много в чем-то путается.

Фархат вздохнул.

– Забудь.

– Это ты забудь, – продолжила она. – Сколько раз мы уже с тобой гуляли? Три? Пять? Почему опять чудаческим образом выруливаем к тому, что ты тоскуешь по родине?

– Кто? – удивился Фархат. – Я?

– Ну не я же. Кстати, я знаю, что ты живешь с подругой.

– Откуда?

– Мне рассказали.

Фархат недовольно повел плечами.

– И кто же?

– Неважно. Тебя знает здесь много отребья. Видно, ты общительный.

– Предпочитаю не умереть от тоски.

– Если что, – она аккуратным жестом отбросила черные пряди с его лица, – мне все равно, с кем ты там живешь. Даже если вы женаты. Вы же вроде женитесь с десяти лет, да?

– Неправда.

– Раз говорят, значит, правда. Даже если ты женат – я не обижаюсь. Я не ищу чего-то серьезного.

Он перестал крутиться и внимательно посмотрел на нее.

– А чего же ты ищешь?

– Легкости. Свободы. Кайфа. Удовольствия. А ты?

– А я, – протянул Фархат, – я ищу то, что не оставит меня равнодушным. Отчего мне вновь захочется жить.

– От меня тебе не хочется жить?

Ему пришлось честно ответить:

– Нет.

Солнечный диск из розового свечения превратился в светло-желтое пятно на безоблачном небе. Город просыпался – звуки проезжающих автомобилей, сигналы светофоров, разговоры утренних спортсменов доносились до Фархата и его подруги. Такие знакомые появлялись в его жизни с неизменной регулярностью, и каждая новая подружка чем-то походила на предыдущую. Все, что хотел сделать Фархат – сбежать вновь. Сбежать от Фатимы, от невыносимой тяжести ее любви, которая, словно ошейник, затягивалась, сдавливая горло. Он нарушил тысячу обещаний, данных Фатиме в порывах влюбленности, в моменты страсти, в минуты отчаяния, и ни одного из них так и не смог выполнить. Но готовность Фатимы верно ждать раздражала его, заставляла чувствовать себя виноватым.

Ведь так невыносимо – когда от тебя ждут того, что ты дать никогда не сможешь.

Услышав ответ, девушка только пожала плечами.

– Так и знала.

Она улыбнулась, и улыбка эта казалась искренней. В ней не читалось ни сожаления, ни разбитых надежд.

«Ей все равно, – подумал Фархат. – Ей все равно».

Совсем иначе улыбалась Фатима – за каждой ее эмоцией неумело пряталось разочарование. Даже когда слеза готовилась сорваться с ее темных ресниц, Фатима сглатывала, делала над собой усилие, и растягивала губы в широкой, открытой улыбке.

И выглядело это еще более ужасно, чем если бы она просто разрыдалась, обнаружив в действиях Фархата очередной обман.

– Хочешь увидеть настоящий восточный праздник? – он перевел тему, и голос его зазвучал веселее.

– А что для этого нужно?

– Ты наверняка уже знаешь, где я работаю?

– Вроде как в ночном клубе?

– Да. Я танцую в «Исиде». Хозяева немного помешаны на экзотике – и открыли заведение в арабо-египетском стиле.

– Ого! – удивилась девушка. – Я слышала, этот клуб для очень богатых людей. Как ты туда попал?