Я вытащил свою карточку из нагрудного кармана и протянул её Рону. Он взял её из моих рук и вставил в паз на столе, после чего над его столом развернулась голограмма, на которой были отображены все мои данные. После того как он провел несколько манипуляций, мой статус о состоянии здоровья поменялся на «Полностью здоров» и потом вернул карточку мне, а я её положил в свой нагрудный карман.

— В такое время единственное, что я могу сделать, чтобы помочь хоть кому-нибудь, это предложить свои услуги вооруженным силам. Мне уже сделали предложение и я на него согласился. Так что Рон можешь не беспокоиться за грозу всех психиатров, скоро я стану грозой всех ксаргов, чтоб они мочились от страха при упоминаний моего имени.

— Арт давай поменьше агрессии, прошлый раз еле получилось тебя отмазать от этой неуравновешенной. Ну, раз так, то я рад, что ты определился со своим будущим, а то я хотел тебя предложить подработку. Ты главное не лезь в пекло и держи хвост пистолетом.

— Спасибо, за то что беспокоишься. Со мной всё будет нормально, можно я тебя попрошу об одном одолжение.

— Да давай чего уж там говори.

— Я тебе сейчас на почту скинул данные по Эшли, ты можешь за ней присмотреть со стороны, когда я буду беспокоиться намного меньше. Мы потом как-нибудь с тобой сочтёмся, за одолжение.

— Ладно, не парься, присмотрю я за ней, как-никак после этого у меня в должниках будет гроза всех психиатров и ксаргов.

После чего мы с ним попрощались, нейромодуль мне возвращать было не нужно, потому что я его сдам в вместе прохождение службы, и они просто поставят у себя пометку. Я вышел из его кабинета и направился на выход, только сделал небольшую остановку, перед утилизатором и выкинул в него больничную одежду. Перед самым выходом из больницы, я вспомнил, что не знаю как добраться до детского дома. Я не стал мудрить и поэтому вызвал флаер через нейромодуль, мне пришлось немного подождать, пока флаер прилетит и опуститься на парковочную зону больницы. Через 10 минут не пришло оповещение, что флаер меня ожидает на парковке, поэтому я поспешил в его сторону. Когда я положу рядом с флаером, то его боковая дверь отъехала, и я сразу забрался внутрь, после чего вбил адрес детского дома. Флаер оторвался от земли и полетел, весь полет я разглядывала округу с высоты, оказывается, недалеко от больницы было несколько озер. Но мне о них никто не говорил, а вот если бы сказали, то наверное всей больницей меня бы искали в той стороне. Полёт без малого занял полчаса, по истечению которых флаер начал снижаться, а потом приземлился возле достаточно большого четырехэтажного здания. На панели флаера высветилась сумма в пятьдесят кредитов, я вытащил карточку и прикоснулся к панели и с моей карточки списали эти деньги. Здание не выделялось, чем то особенным от остальных, оно было таким же серым и нельзя было сказать, что именно в этом зданий находится детский дом. Я пошел к проходной, чтоб узнать с кем мне лучше переговорить, чтоб я мог забрать Эшли до вечера. На проходной сидел дед, которому на вид было на столько много лет, что он наверно помнит, как появились первые мамонты, а парочку таких мамонтят он сам лично нянчил. Наверно, он тут совмещает работу вахтера и боевого дроида, потому что на меня смотрели достаточно живые глаза престарелого человека и взгляд у него был, как главный калибр линкора, который направлен тебе в лицо. Скорее всего, его сильно достают дети, но видно по нему, что детей он любит и радеет за них, а то бы не пошел на такую работу, а сидел бы в каком ни будь более спокойном месте.

— Молодой человек, могу я вам чем то помочь?

— Здравствуйте, подскажите с кем мне переговорить из тех, кто тут работает, по поводу того, что я хочу навестить свою знакомою, и если будет возможно, то взять её на прогулку?

— А что так, не усыновить, не удочерить, а на прогулку? Поманишь такого ребенка конфеткой, подаришь надежду, а потом разочаруешь и они перестанут верить в хорошее. Шел бы ты «атседова» прощелыга.

— Дед, какие дети мне только недавно 16 исполнилось. Да, даже если и мог бы усыновить или удочерить, то сейчас не стану делать. Скоро меня возможно на фронт призовут, как ни как у нас война идет, а я не хочу в случае чего, кого ни будь из этих детей сделать сиротой во второй раз. Вот когда вернусь и немного стану старше, то тогда да, а сейчас извини но нет. Так что там по поводу моего первого вопроса.

Когда он услышал мой слова, то в его глазах сначала появилась грусть, а потом тоска.

— Вот оно как значить, дела наверно у нас совсем плохи, раз уже детей начали призывать брать оружие в руки. Извини внучок, не признал в тебе подростка, слишком по взрослому выглядишь, да и видно, что жизнь потрепала тебя. Будь она не ладна эта война, эх… Ладно, тебе надо пройти в кабинет координатора детского дома, там и уладишь свой вопросы. И это… отправят на фронт, сильно не геройствуй, а то снаряду все равно кто ты, нам при мирной жизни такие справные молодцы еще пригодятся. Иди уж, боец.

Я его поблагодарил и пошел в сторону кабинета координатора детского дома и только самым краем уха услышал бормотание старого вахтера: «Кровопийцы уже и детей на фронт отправляют… мало им было забрать моего сына… сволочи». У каждого из нас своя история, у кого-то грустная, а у кого-то не очень. В этот момент я прошел в фойе и на меня были направлены десятки глаз, я немного растерялся от такого. В фойе слонялись дети и постоянно посматривали на вход, наверно они тут надеются и ждут своих родителей. Это было тяжело перенести, когда ты заходишь и на тебя начинают смотреть с надеждой, что ты их папа или мама, а когда они понимают, что это не так, то из их взглядов исчезает надежда и появляется тоска и безнадежность. В какой-то момент из этой толпы выбежало худенькое тельце и бросилось в мою сторону, через секунду я понял, что это Эшли. Она повисла на моей шее и начала плакать, хныкать и лепетать.

— Я знала, что ты придешь, но не могла до конца поверить, пока не увидела тебя. Хнык-хнык… я тут столько дней ждала, боясь, что мама, папа или ты придете и не увидите меня и тогда уйдете… хнык-хнык…

Я положил свою руку на её голову и начал гладить её по голове, вид у нее был как у котенка, которого обидел весь мир. Я чуть сам не дал слабину и не выпустил свои чувства наружу, потому что мне самому было грустно и больно, потому что я тоже сирота.

Когда война приходит к твоему дому, то в первую очередь страдают дети, самые добрые существа в этом мире, потому что они нуждаются в нашей поддержке и сами не приготовлены к этой жестокой жизни, которая в любой момент может отнять у них все. А после того, как гнусное создание имя которой «Война» насытится и уберется в свою берлогу, то улицы наполняют тысячи и тысячи сирот, которые потом становятся не детьми, а волчатами, которые не ждут ни от кого добра. В моей голове пронеслись строки из песни, которую я слышал, когда был маленький и сидел на коленях отца, тогда я не понимал, почему он слушает, такаю грустную песню, а теперь я его понимаю, он тоже потерял своих родителей и стал рано сиротой, когда ему было чуть меньше меня, примерно лет четырнадцать.