О супруге своей не волнуйтесь, все будет устроено лучшим образом, встретитесь с нею в столице, как и с вашими однополчанами, уцелевшими в том бою. Все они будут служить с вами под новым знаменем. Семьям же погибших установлен особый пенсион, нуждаться они ни в чем не будут. И на этом пока все. До свидания. Выздоравливайте!

То, что император правильно отреагировал на краткий пересказ Петровичем фактов, которые он смог вспомнить из биографии Семена Михайловича Буденного в нашем мире, его определенно радовало. Как и то, что храбрый из храбрых начинает идти на поправку. Жаль только, что познакомиться пока не получилось: раненый спал.

Договариваясь с бароном Фредериксом о том, чтобы по прибытии в столицу тот сразу телеграфировал Рудневу адрес госпиталя, где будут лечить их спасителя, Петрович неожиданно очутился в поле зрения самодержца, выглянувшего из своего салона на их голоса.

– Всеволод Федорович, скоро Иркутск. Вы уже собрались, полагаю?

– Так точно, ваше величество. И мои офицеры тоже.

– Прекрасно. Значит, будет кому за вами присмотреть, когда вновь Тирпицу в когти попадете… – Николай улыбнулся слегка сконфуженному адмиралу и, поманив пальчиком, пригласил: – Ну-ка, загляните на минуточку. Мне ночью кое-какие мысли пришли, хочу с вами на этот счет перетолковать. А заодно и чайку попьете, как раз только что подали.

Уютно расположившись в кресле подле углового столика и усадив Руднева напротив себя, – Николай немного помолчал, прислушиваясь к низкому гулу смешанного со снегом проливного дождя, падающего стеной на крышу вагона и туманящего оконные стекла своими потоками. После чего, задумчиво покрутив кончик уса, негромко заговорил:

– Родилась тут одна интересная идея, Всеволод Федорович. Она не моя. И более того, первоначально я ее не одобрил, поскольку, с моей точки зрения, такое представляется не вполне благородным. Но, положа руку на сердце, признаюсь: очень искусительная идея. Предложил это дельце Миша Банщиков.

Глядя на итоги его операций с ценными бумагами, а по утверждению Коковцова они сократили нам войну на несколько месяцев, сомневаться в перспективности задуманного им не приходится. Вдобавок некоторые недавние политические моменты и сведения об очередных происках наших противников в мире заставляли меня не раз возвращаться к обдумыванию вариантов предложенного Мишей плана.

Пока про него, кроме самого Банщикова, знаем только мы с министром финансов. Еше я намерен поставить в известность Василия Александровича, поскольку кроме веса его профессионального суждения все это может строиться с учетом некой информации, которую он мне ранее передал. Также хочу ввести в курс дела и вас. Мне представляется очень важным ваше мнение. Даже не с точки зрения принципиальной осуществимости самого мероприятия, а скорее в плане его моральной допустимости.

– Вы говорите загадками, ваше величество.

– Просто тема достаточно щекотливая. Сейчас все поймете, Всеволод Федорович… Полагаю, что вы должны знать о том, что в свое время англичане создали несколько колониальных торговых компаний. Да и не одни только англичане.

– Типа Ост-Индской монополии?

– Да. Именно. Только не о ней конкретно будет речь, а о так называемой Компании Южных морей. Вы можете мне напомнить, чем знаменита история этого предприятия?

– Э… Что-то там у лаймиз по-крупному прогорело, нет?

– Ясно. Судя по всему, подробностей вы не знаете. А ведь именно благодаря этой компании Англия избавилась от своего громадного государственного долга…

– А! Вот в чем дело. Теперь я, кажется, припоминаю. Это не о крупнейшей ли афере всех времен и народов речь?

– Ну, может, и не о крупнейшей, но об одной из знаменитых – это уж точно… Так вот. Ваш молодой спутник, поразмыслив о сложившихся после победы России в войне обстоятельствах, предложил, так сказать, свободную вариацию на тему. Причем, как он уверен, практически беспро-игрышную. И что примечательно, господин Коковцов, весьма осторожный в первоначальных оценках человек, сразу признал перспективность замысла Банщикова, поспорив с ним лишь о тактических деталях, продолжительности и форме механизма его реализации.

Больше того, Владимир Николаевич считает, что таковой механизм сегодня даже нет нужды выдумывать, поскольку он у нас уже имеется. Интересный оборот, не правда, ли? – Отхлебнув чаю, Николай отодвинул стакан и, сделав многозначительную паузу, скрестил руки на груди. – И причина нашего нынешнего разговора в том, что вам, Всеволод Федорович, предстоит вскоре весьма тесно пообщаться с людьми, приложившими все свои силы и энергию для его создания. Вы понимаете, о ком и о чем я?

– О господах Безобразове, Вонлярлярском и об Особом комитете по делам Дальнего Востока?

– По персоналиям – именно так. А Комитет… Комитет этот был созван по моему решению. Ну а саму идею предложил граф Воронцов-Дашков, который принципиально разошелся с Ламсдорфом, Витте и князем Ухтомским во взглядах на нашу восточную политику. Кстати, с Илларионом Ивановичем я вас непременно познакомлю, как только такая возможность представится. Умнейший государственный человек…

Нет, речь вовсе не о Комитете. Но прежде, чем я продолжу вводить вас в курс дела, расскажите-ка мне кратенько, любезный Всеволод Федорович, в чем причины вашего явно негативного отношения к означенным господам? Надеюсь, это не обычная морская солидарность против гвардейских кавалеристов? А то Евгений Иванович Алексеев тоже вот сумел поругаться с Безобразовым незадолго до войны…

Не вздумайте только отнекиваться. Я хорошо помню мрачное выражение вашего лица во время нашей первой остановки в Иркутске по дороге во Владивосток на церемонии награждения статс-секретаря и его коллег вполне заслуженными орденами. Неужели, мой дорогой адмирал, вы не согласны, что этими людьми была проделана огромная работа по наведению порядка как на самой магистрали, так и в дальних тылах Маньчжурской армии?

– Как изволите, государь. Кратко, так кратко. Алексеев – ни при чем. В моем времени историки пришли к выводу, что эти деятели с их бутафорской лесозаготовительной концессией на реке Ялу и пренебрежительным, если не сказать хамским, отношением к интересам Японии в Корее являются одними из первых виновников возникновения войны с Токио.

– Да? Но главный-то виновник, с точки зрения ваших историков, лично я, полагаю?

– Конечно. Как же иначе…

– А главное, даже обижаться не на что. Проигранная война есть проигранная война. И поделом нам, грешным, – печально вздохнул Николай. – Но сейчас-то вы поняли, что я должен был сделать все, что было в моих силах, для того, чтобы не выпустить эту желтомазую хищную саранчу на материк? В то время, как политика Витте и Ламсдорфа привела бы только к безвольной сдаче наших позиций, за которые мы заплатили кровью во время средневекового, дикого бунта боксеров?

Признаю, что мы в России не успели как должно подготовиться к вероломному японскому нападению, что лично я попросту не ожидал подобной запредельной наглости микадо и его самураев, что многое видел в неверном свете. Как и то, что кому-то излишне доверял, а в чем-то сам катастрофически, пагубно ошибался… За гордыню мою, по грехам, я должен был быть наказан. И если бы не ваше явление по Божьему промыслу…

Осознать такое – это как преступнику, приговоренному к заслуженному им наказанию, получить помилование на эшафоте. На самом деле дай Бог никому никогда не прочувствовать того, что я испытал, узнав от Вадима о будущем, нас всех ожидавшем… Но, простите, пожалуйста, что-то я отвлекся на личные переживания.

Японские интересы, вы говорите? Ну, нет! – Николай слегка пристукнул ладонью по полировке столешницы. – Знаю только российские, Всеволод Федорович. Хотения же всех прочих можно уважать и учитывать только при очевидном соблюдении интересов Российской державы. И если следовать лишь зову души и сердца, то я вышвырнул бы японцев из Кореи сразу, окончательно и навсегда. Но, к огромному моему сожалению, большая мировая политика потребовала в данный момент мягкого решения. Согласившись на такой мир, я учел и ваше с Банщиковым и Балком мнение, как вы понимаете. Только, помяните мое слово, это решение не станет окончательным. Не может им стать. Инцидент под Мукденом сам за себя говорит. Самураи одержимы жаждой реванша. Мешать им в этом стремлении мы не будем. Главное, когда час пробьет, быть во всеоружии…