Я говорю: Эльфи, если лично тебе не подходят системы для измерения наших жизней, это не значит, что жизнь не нуждается в измерении.

Может быть, отвечает она, но только не в соответствии с глупыми буржуазными представлениями об ограниченных временных рамках. Время – опять же, как жизнь, – есть природная сила, которая не поддается не только классификации, но даже определению.

Я говорю, что, наверное, мне и вправду надо идти. Прошу прощения, профессор Пинхед, что срываюсь с занятий пораньше, но на моем измерителе кончается время. Я купила себе два часа, и они уже на исходе. К вопросу о времени.

Я знала, что сумею заставить тебя уйти, говорит Эльфи. Мы обнимаемся на прощание, я говорю, что очень-очень ее люблю, пока слова не становятся невыносимыми, и мы просто дышим в объятиях друг друга в течение минуты, а потом я ухожу. Мне нужно быть в другом месте.

Спускаясь по лестнице к выходу из больницы, я проверяю сообщения в телефоне. Сообщение от Норы, моей четырнадцатилетней дочери: Как там Эльфи??????????????????????? Уилл сломал входную дверь. Сообщение от Уилла, моего восемнадцатилетнего сына, который учится на первом курсе в Нью-Йоркском университете, но сейчас по моей просьбе приехал домой в Торонто, чтобы присматривать за Норой, пока я сама буду в Грязных водах: Нора говорит, ты разрешаешь ей гулять до четырех утра. Это правда? Обними за меня Эльфи! Слив в ванне забился Нориными волосами. И сообщение от моей лучшей подруги Джули, которая ждет меня в гости сегодня вечером: Красное или белое? Передавай привет Эльфи. <3

В прошлый раз Эльфи пыталась покончить с собой, медленно испаряясь в пространстве. Это была затаенная попытка исчезнуть, уморив себя голодом. Мама позвонила мне в Торонто и сказала, что Эльфи ничего не ест, но просит их с Ником не звонить докторам. Они оба в отчаянии и не знают, что делать. Могу я приехать? Я примчалась к Эльфи прямо из аэропорта. Она лежала в постели. Она спросила, что я здесь делаю. Я сказала, что приехала вызвать ей скорую. Мама, может быть, и обещала не вызывать ей врачей, но я-то не обещала. Мама сидела в столовой. Спиной к нам обеим. Как любая хорошая мать, она не могла поддержать одну дочь против другой и поэтому решила не вмешиваться вообще. Я сказала, что позвоню прямо сейчас. Извини, но так надо. Эльфи умоляла меня никуда не звонить. Умоляла чуть ли не слезно. Она сложила ладони в мольбе. Клялась, что начнет есть. Мама так и сидела в столовой. Я сказала Эльфи, что скорая уже едет. Дверь в сад стояла открытой, в дом проникал запах сирени. Я не поеду в больницу, сказала Эльфи. Придется поехать, сказала я. Она окликнула маму. Мам, скажи ей, что я никуда не поеду. Мама не произнесла ни единого слова. Она даже не обернулась. Пожалуйста, сказала Эльфи. Я очень прошу! Когда врачи уложили ее на носилки, она собрала все свои силы, которые еще оставались, и показала мне средний палец.

Так я впервые встретила Дженис. Я стояла рядом с носилками Эльфи в отделении реанимации. Эльфи лежала под капельницей. Я водила рукой по стальным поручням на носилках и тихо плакала. Эльфи – слабая, как умирающая старуха, – взяла меня за руку и посмотрела мне прямо в глаза.

Йоли, сказала она, я тебя ненавижу.

Я наклонилась, поцеловала ее и шепнула: Я знаю. Я тоже тебя ненавижу.

Так мы впервые озвучили нашу с ней основную проблему. Она хотела умереть. Я хотела, чтобы она жила. Мы были заклятыми врагами, которые отчаянно любят друг друга. Мы обнялись, бережно и неловко, потому что она лежала под капельницей.

Дженис, уже тогда носившая на поясе смешную плюшевую зверюшку, легонько тронула меня за плечо и попросила уделить ей пару минут. Я сказала Эльфи, что сейчас вернусь, и мы с Дженис уединились в маленькой бежевой комнате отдыха. Она выдала мне коробку одноразовых бумажных платков и сказала, что я правильно сделала, что вызвала скорую, и что Эльфи на самом деле не питает ко мне никакой ненависти. Это чувство можно разбить на части, сказала она. Да? Давайте попробуем разобраться в его компонентах. Ей ненавистно, что вы спасли ей жизнь. Я знаю, сказала я. Но все равно спасибо. Дженис меня обняла. Крепкие, теплые объятия незнакомого человека – это сильная штука. Дженис ушла, оставив меня одну в бежевой комнате. Я сидела и грызла ногти – до крови и мяса.

Когда я вернулась к Эльфи, она все еще лежала под капельницей в отделении срочной реанимации. Она сказала, что, пока меня не было, она подслушала прекрасную фразу, просто прекрасную. Какую фразу? – спросила я. Она процитировала нараспев: Поразительное отсутствие всякого интеллекта в голове этой мисс фон Р. Я спросила: Кто это сказал? Она указала на врача, который что-то писал за круглым столом в центре общей палаты, посреди умирающих пациентов. Он был одет как десятилетний мальчишка, в шорты и мешковатую футболку большого размера, как будто явился сюда прямиком с прослушивания на роль в сериале «Школа Деграсси». Я возмутилась: Какого черта? Кому он это сказал? Медсестре, сказала Эльфи. Он считает, что если я не благодарна за свою спасенную жизнь, значит, я глупая, как бревно. Вот козел, сказала я. Он с тобой говорил? Да, ответила Эльфи. Вроде как говорил. Только это был не разговор, а скорее допрос с пристрастием. Ты же знаешь всех этих врачей, Йоланди.

Которые ставят знак равенства между умом и желанием жить?

Да, сказала она, или благопристойностью.

На этот раз Эльфи не стала морить себя голодом, а наелась таблеток. Она оставила записку на желтом листе, вырванном из того же блокнота, в котором когда-то придумывала дизайн своей уникальной аббревиатуры ВМНП. В этой записке она выражала надежду, что Господь ее примет, и сообщала, что у нее больше нет времени, чтобы оставить в мире свой след. Она составила список всех, кого любит. Мама сказала, что он написан зеленым фломастером. Она зачитала мне список по телефону. Мы все были в нем. Пожалуйста, попытайтесь понять, написала Эльфи. Пожалуйста, отпустите меня. Я всех вас люблю. Мама сказала, что там в конце была какая-то цитата, но она не сумела ее разобрать. Что-то из Дэвида Юма. Ты знаешь такого? Она произнесла его слитно, как «Дэвидюма», что все равно ничего не меняло. Я подумала: Так что, Эльфи все-таки верит в Бога?

Я спросила у мамы: Где она раздобыла таблетки?

Я не знаю. Никто не знает. Может быть, заказала по телефону.

Мама обнаружила Эльфи без сознания у нее дома, в постели, и к тому времени, когда Эльфи пришла в себя и открыла глаза, я уже прилетела из Торонто и сидела рядом с ее койкой в больничной палате. Она улыбнулась мне искренне и широко, как ребенок, впервые в жизни постигший природу юмора. Ты приехала, сказала она и добавила, что нам пора прекращать эти встречи в больницах. Официально и строго, словно мы собрались на приеме в каком-нибудь консульстве, она представила меня медсестрам из отделения реанимации и сиделке, которую наняли для того, чтобы она неотлучно находилась при Эльфи и следила за каждым ее движением.

А это, сказала Эльфи, указав на меня подбородком, потому что у нее были связаны руки, моя младшая сестра Йо-Йо.

Йоланди, поправила я. Добрый день. Мы с сиделкой пожали друг другу руки.

Она сказала, что приняла бы меня за старшую сестру. Я уже даже не обижаюсь. Такое случается постоянно, потому что Эльфи чудесным образом избежала побочных эффектов эрозии от жизни. Эльфи сказала, что они с сиделкой обсуждают Фому Аквинского. Правда? Она улыбнулась сиделке, которая изобразила сухую улыбку и пожала плечами. Ее наняли не для того, чтобы беседовать о святых с пациентами, склонными к суициду. Почему Фому Аквинского? – спросила я, усевшись на стул рядом со стулом сиделки. Эльфи пыталась поймать ее взгляд, взгляд своей стражницы и охранительницы. Сиделка сказала мне, что у нее в организме все еще велика концентрация лекарственных препаратов.

Но недостаточно велика, заметила Эльфи. Я начала возражать. Я шучу, Шарни, сказала она. Просто шучу.

Когда Эльфи уснула, я пошла к маме в приемный покой. Мама сидела рядом с каким-то мужчиной с подбитым глазом и читала очередной детектив. Я ей сообщила, что Эльфи ведет беседы о Фоме Аквинском.