Мария делает глубокий вдох и смотрит на светильник и его цветное стекло. «Но я не упала и не вывихнула ногу, – говорит девушка себе. – И, возможно, моя мама осталась бы со мной, да и отец тоже». Она теперь знает, что нельзя предугадать, как поступят люди в момент большой опасности, когда одно действие может означать жизнь, а другое – смерть.

Когда они достигли кромки леса и мать вела их за собой, Марии показалось, что увидела вдову Мантену. Вдова, вся в грязи, пробиралась со своей дочерью по тропинке, сворачивающей к домам. Казалось, они что-то потеряли и искали это среди камней и сорняков в мокрой, заполненной грязью канаве. Потом Мария увидела маленькие фигурки, бегущие по полям чуть ниже деревни, и поняла, что это мародеры. «Как могла вдова Мантена остановиться, чтобы что-то поискать, когда убийцы были так близко! – думала Мария. – И зачем бежать из деревни в заляпанных грязью платьях, где они могли отстирать их в лесах?» Она в последний раз оглянулась на двух женщин и поняла, что то, что с такого расстояния выглядело как грязь, было кровью. Теперь она видела только вдову Мантену: двое мужчин обнимали ее, пока она лежала в канаве, катались вместе с ней по грязи, словно боролись за нее. Вдова вырвалась, когтями карабкаясь из канавы, но они догнали ее, и в канаву прыгнул третий мужчина, и четвертый. Мария хотела бросить мешок с одеждой, чтобы бежать быстрее, но рубашки и платья скоро могли стать мостиком между смертью и жизнью. Если ночью выпадет снег, она наденет две или три блузы одну на другую, сможет укутаться в платки и выжить.

Ни Мария, ни Гераклея, ни Костис никогда больше не упомянут о деревне, о старушке Сотице, о вдове Мантене и ее дочери Агорице. Не будут они вспоминать и о безумии Костиса, когда он поставил под угрозу все их жизни, а Гераклея подняла на него руку и взяла на себя ответственность. Для Марии это было ужасно – видеть, как ее отец, который всегда управлял своим хозяйством, в такой момент потерял контроль над собой.

Все беженцы, собравшиеся в бараке, теперь ждут от него указаний: что им делать, где спать, откуда брать еду, как защитить себя. Но Мария знает, что перед лицом настоящей опасности на него нельзя положиться. Это делает новую обстановку еще более пугающей. Если мародеры придут и сюда, ей придется полагаться на мать или на себя. Она побежит к берегу реки, мужчины с ножами будут преследовать ее. Она спрячется за деревьями вдоль кромки воды, их масса розовато-серых листьев скроет ее, как огненная завеса. Но если она поскользнется и упадет в реку, то непременно утонет, так как вода ниже по течению от бараков коварна и утащит ее вглубь.

Она смотрит на свою мать, лежащую рядом с ней головой на своем мешке с вещами. Гераклея сняла свой мокрый платок, который лежит теперь аккуратно сложенный рядом с ней. Ее редкие волосы спутаны и едва доходят до плеч. Она постоянно стрижет их в надежде, что снова станут пышнее и объемнее, и она сможет носить их в длинных толстых косах. Ее рот открыт, и хотя она спит, глаза закрыты лишь наполовину, а зрачки закатились. У Гераклеи круглое лицо и широкий двойной подбородок, который сейчас во сне лежит на груди, а выражение ее лица напоминает Марии бабушку Симелу, которая забыла, кто она такая, ее глаза видят, но не видят, рот безвольно висит. Встревожившись, Мария наклоняется к матери, дотрагивается до ее глаз, чтобы заставить ее полностью закрыть их, и толкает ее подбородок вверх. Как вдруг понимает: так скорбящая дочь закрывает зияющий рот своей мертвой матери. Гераклея, погруженная в сон, сердито поворачивает голову в одну сторону, затем в другую, как бы стряхивая с себя Марию, и дочь быстро отдергивает руку. Она замечает взгляд Эльпиды – повитухи с острым лицом и тонкими змеевидными косами. «Эта женщина не улыбнулась бы даже теплому хлебу», – думает Мария. Она родом из греческой деревни на Северном Кавказе, где говорят на более суровом, в чем-то пугающем греческом языке. В детстве Эльпида была поражена чумой, но выжила и стала изгоем в деревне, чумной девочкой. Ее братья умерли, а она нет, за что мать так и не простила ее. Эльпида холодно смотрит на Марию, и Мария отворачивается. Она слышит, как повитуха бормочет что-то о глупых женщинах и их бесполезных красивых мужчинах, и понимает, что это оскорбление ее матери и отцу. Сколько она себя помнит, люди всегда делали замечания о ее родителях, обычно окольными путями: «Такой красивый мужчина и такая простая женщина. Должно быть, ее свахи шептали заклинания и подливали зелья». Но повитуха Эльпида не шепчется за спиной у людей: она прямолинейная и жестокая женщина, готовая оскорбить человека в лицо. Мария представляет Эльпиду ребенком восьми или девяти лет, идущим по охваченной чумой деревне, возможно, рука об руку с другим чумным ребенком. Их лица отмечены чумой, которая их не убила, жители деревни, как тени, отступают в свои дома, где щелкают замки и засовы.

Женщины ютятся в углах барака, занимая свои соломенные мешки и пытаясь успокоить детей. Сидящая на мешке рядом с Марией молодая женщина кашляет, прижимая ко рту грязную тряпку. Она явно из какого-то города, возможно, из Батума. Ее длинные юбки грязны и мокры, как и широкий кушак, и жакет. На шее висит клубок серебряных цепочек и талисманов, которые, как думает Мария, будут сорваны стражниками и дозорными на пути к Черному морю. На ней не платок, а расшитый бисером круглый чепец, подвязанный лентами, как у богатой женщины на свадьбе.

– Что думаешь насчет этого места? – спрашивает она Марию почти шепотом, чтобы не разбудить Гераклею.

– Лучше, чем я могла надеяться, – шепчет Мария в ответ. – Последние несколько ночей мы спали под открытым небом.

– Мы тоже, – говорит женщина. – Так я и простудилась.

Она снова кашляет. «Хриплый и дребезжащий кашель, как при чахотке», – думает Мария. Молодая женщина пристально смотрит на нее.

– Я простудилась, потому что спала на улице, – быстро шепчет она. – Ночь была холодной. Я начала кашлять вчера. – Она смотрит на Марию, словно проверяя, поверила ли та.

– Твой муж с другими мужчинами? – спрашивает Мария.

Женщина кивает.

– Он в карауле, у него есть ружье и еще пистолет. Смотри, снова пошел дождь. Мой бедный Епифаний промокнет. Но мы не будем тут оставаться.

– Нет?

Женщина наклоняется поближе к ней.

– Мне понадобится лекарство, чтобы кашель не становился хуже.

– Но нам сказали добраться до казарм и ждать, – говорит Мария. – Куда вы пойдете без документов? Они сказали, что повсюду на дороге солдаты.

– Мой муж хочет, чтобы мы пошли сейчас, – отвечает женщина. Она встает и подходит к двери, откуда смотрит на дождь.

Видно, что она родом из города, а не из деревни. Мария думает: «Хорошо, что она уйдет утром, потому что другие беженцы не позволят ей остаться, когда поймут, что у нее не просто простуда, а может быть смертельная зараза. Лучше уехать сейчас, чем быть прогнанной». Дождь усилился, и потоки воды падают с крыши на покосившиеся деревянные доски, вбитые в дождеприемники для отвода воды в канавы импровизированных уборных. Мария бросает взгляд в сторону Эльпиды. Повитуха перекладывает свои свертки, сверкая глазами по сторонам, словно кто-то из женщин может украсть ее вещи, стоит ей отвернуться. «Там, должно быть, спрятаны монеты», – думает Мария. К ее облегчению, Эльпида и ее дочь расположились достаточно далеко. Молодая женщина по какой-то причине вышла под дождь, но затем вернулась вся мокрая.

– Тут сквозняк, – говорит она Марии с натянутой улыбкой. – Думаю, я лягу спать вон там, – она указывает на место у противоположной стены барака. Мария кивает, сожалея, что упомянула солдат и проездные документы, из-за которых все так волнуются.

Мария сидит на своем соломенном мешке, ей нечего делать впервые с тех пор, как они бежали из деревни. Она хочет пить и думает о колодце, но потом решает, что холодная, быстрая речная вода достаточно чистая, чтобы ее можно было пить. К ночи жажда усиливается и становится невыносимой. Как идти к реке в темноте без фонаря, когда путь ей преграждают лесные хищники? Она достает из узелка серую хлопковую рубаху, влажную, но не такую мокрую, как платье. Разматывает платок, встряхивает волосы, развязывает шерстяной поясок на талии и бедрах и расстегивает на спине ржавые крючки мокрого платья. Двух крючков уже не хватает. Если потеряет еще, то придется найти способ, чтобы платье не соскользнуло с плеч. Придется закрепить его шарфом и надеть сверху расшитый жакет, будто одевается на деревенский праздник. Она смотрит в окно, выходящее на мужской барак: не заглядывает ли кто-нибудь из мужчин. Убедившись, что никого нет, быстро стягивает платье через голову. Мария смотрит, где оторвалась застежка. Живот сжимается от тревоги и страха. Дождь просочился сквозь длинную нижнюю рубашку и нагрудную ленту, но они лишь слегка влажные. «Поменяю их ночью, когда погаснет фонарь».