– Суровая земля, – говорит она. – Кто бы подумал, что просто перейдя реку окажешься в другом мире! Казалось, что оба берега будут одинаковыми. Если бы у меня был выбор, я не пошла бы сюда даже за пятьдесят рублей. Даже за шестьдесят не пошла бы.

Казармы обветшали. Они пустовали уже более двадцати пяти лет. Стены сложены из грубо отесанных бревен и потрескавшихся деревянных брусьев. В щелях и пустотах гнездятся скорпионы и жуки. Некоторые оконные рамы затянуты тонкой, почти прозрачной промасленной бумагой. Это было сделано недавно, иначе бумага порвалась бы от ветра. Большинство же окон зияет дырами. Если погода изменится, от холода здесь особо не укрыться. Сейчас еще ранняя весна, дожди идут теплые, даже летние, но метели все еще могут срываться с гор. Мария наблюдает, как ее отец и небольшая группа мужчин осматривают три шатких здания.

– Женщины и дети – сюда! – выкрикивает Костис. Он указывает на самый прочный из бараков, простукивая бревна своей палкой. – Мы будем вот в этом, – говорит он, указывая на строение по соседству. – Что скажете?

Мужчины, соглашаясь, кивают.

– Эти бараки выглядят достаточно прочными, пойдет. По крайней мере, они не дадут нам промокнуть, – кричит он беженцам, стоящим под дождем. – Еще и завтра будет лить.

Влажная земля усыпана черепками глиняных горшков и разбитых кувшинов. Похоже, казармы использовались как склады и были разграблены мародерствующей армией в одной из пограничных стычек. Последние сто лет войска султана и русская армия сражались друг с другом за контроль над этими отдаленными форпостами своих империй. По лугам разбросаны пустые гильзы, сломанные мушкетные защелки и штыри винтовок. Среди травы и сорняков лежат бледные кости убитых. И все же внутри казарм удивительно чисто. Грубые доски пола подметены, вычищены и отшлифованы, а одеяла и мешки с соломой для постели сложены у задних стен. Словно отряд прачек с тряпками и ведрами пришел вверх по реке в это богом забытое место, энергично вымыл полы и быстро ушел обратно. Стоит сундук с надписью «Хлеб». В сундуке лежат стопки сушеных лепешек – заглушить голод, пока не будет организована полевая кухня.

Ноги Марии в синяках от бурной переправы через реку. Лодка была не более чем плоскодонной бадьей, которую толкал в разные стороны стремительный поток, вода просачивалась между наструганными досками, нос бился о камни и песчаные отмели. «Мы утонем», – думала она всю переправу. Беженцы из горных деревень – никто никогда раньше не плавал в лодке. Никто и плавать-то не умел. За последние несколько дней смерть много раз подбиралась к ним. И вот сейчас Мария думает, что сундук с лепешками, неожиданная чистота и свежие соломенные мешки в бараке – это хороший знак.

– Ну вот и все, – говорит Костис Гераклее, перетаскивая два мешка от стены и кладя на них пожитки. – Если что-то понадобится, кричи в окно.

Он поднимает винтовку, а Гераклея, улыбаясь, склоняет голову, как кроткая жена, – просто показной жест перед другими женщинами. Костис смотрит на одну из них, сидящую у дальней стены. Она без платка, голова непокрыта. Одна толстая коса свисает по спине, другая перекинута через грудь, как у девственниц на деревенских праздниках. Но она не девственница, Костис это чувствует. Он также чувствует, что она здесь одна, без мужа. Коса над грудью длинная, ее конец лежит спиралью между ног. На шее – три ожерелья, каждое с золотым крестом. «Не из христианского рвения, – думает Костис, – а из-за их ценности, и потому что они привлекают внимание к белой коже над ее грудью». Он не замечал ее раньше и удивился, как это возможно. Их глаза встречаются, она повязывает платок и прикрывает голову, отводя взгляд.

– Ты будешь в той казарме? – спрашивает Гераклея, показывая рукой из окна.

– Да, я буду там, – говорит Костис. – Мы распределим смены, будем дежурить, никогда не знаешь, что в этих лесах. Я несу следующий караул с двумя другими мужчинами, – он потряхивает ружьем, и Гераклея кивает.

Оставив их разбирать вещи, Костис выходит из барака. Мария видит, как женщина с длинными косами смотрит ему вслед. Костис не знает никого из остальных мужчин: большинство бежали с севера во время резни, некоторые – из деревень за сотни километров. Весь Кавказ, со всеми его племенами и народами, охвачен войной. Татары и армяне сражаются друг с другом. Мусульмане, христиане и горские евреи стравлены друг с другом. «А мы, греки, – думает Костис, – жили на Кавказе со времен Ноя, оказались в центре событий и терпим обстрелы и грабеж со всех сторон». Столько десятилетий смуты, а теперь вся земля их охвачена пламенем. Русский генерал-губернатор, князь Голицын и его жена подверглись нападению на шоссе под Тифлисом. Князю выстрелили в голову, а его жена вонзила заостренный кончик своего зонтика в глаз стрелявшему. Так все и началось. Ранение князя Голицына не было смертельным, но выпад его жены, использовавшей свой зонтик как меч, сначала ослепил, а затем убил одного из борцов за свободу. Репрессии следовали за репрессиями, и затем началась волна убийств. Сначала застрелили русских губернаторов Елизаветполя и Сурмалу, губернатор Баку был убит бомбой, брошенной под карету. Русские советники были убиты один за другим, а чиновники, посланные для захвата земель злоумышленников, попали в засаду и были застрелены. Затем крестьяне Гурии сожгли русские правительственные дома и захватили поместья грузинской знати. Была провозглашена Гурийская крестьянская республика – жестокая и беззаконная страна. Она превратилась в страну поджогов и террора.

Костис видит группу мужчин, ютящихся снаружи барака под выступающими из крыши досками. Их одежда мокрая, хотя они стоят не под дождем. Один мужчина сосредоточенно говорит, остальные качают головами. На шее у него длинные серебряные цепи, на груди – дорогие патронные пояса и бандольеры, как будто он одет для пира. Мужчина поднимает руку в знак приветствия Костису, а затем продолжает говорить с остальными.

– Во время празднования Ханского дня, – рассказывает он мужчинам, – русские арестовали брата, который изображал царя в сельской пантомиме. Весь Кавказ смеется над царем в Ханский день. Только один день веселья, только один день!

Костис уходит в сторону пустого барака. Он чувствует себя неловко среди стольких незнакомых людей, тем более что они иногда говорят на почти непонятном греческом языке. Кто эти люди? Все ли они греки? Он слышал, что некоторые армяне и горские евреи могут говорить по-гречески, как на родном языке. А есть греки, которые за века забыли бо́льшую часть своего языка, смешивая коверканные греческие слова со сванскими, грузинскими и другими странными горскими словами. Он беспокоится, что его жена и дочь будут спать в отдельном бараке. Из-за того, что здесь так много людей, и прибывает еще больше, женщинам приходится спать отдельно от мужчин. Он думает о женщине с толстыми косами. Он умеет обращаться с женщинами и знает, что она пойдет с ним в лес на короткую прогулку. В казармах будет мало еды, и он будет ловить дичь ловушками. А она многое может сделать за кусок мяса.

Но мужчины и женщины, живущие в такой тесноте, будут создавать проблемы. Женщинам придется купаться одним выше по реке, на мелководье. Он решает поговорить с Гераклеей и попросить ее собрать женщин в разные смены для купания. В деревне они держали дочь дома, она ткала и вышивала свое приданое, пока ей не нашли жениха. Теперь она будет сидеть среди мужчин, есть среди мужчин, с ней будут разговаривать мужчины и мальчики. Тысяча лет традиций была разрушена за один день ужаса. Его тревогу усугубляет красота Марии. Она проявилась внезапно, никто этого не ожидал. Еще три лета назад она была плоской и худой, ее лицо было загорелым и мальчишеским, ее проворные пальцы были коричневыми и испачканными от сбора чайных листьев на плантации, покрывавшей предгорья ниже их деревни. Но с ней произошли удивительные изменения. Лицо поправилось. Волосы стали насыщенного каштанового цвета, как у него. Длинные и пышные, они отличались от волос ее матери, свисающих тонкими седеющими прядями, которые та прятала в платок даже дома. Теперь ему трудно смотреть на Марию. Он злится на себя за мысли, которые вспыхивают на мгновение, как бы назло ему. Она стала красавицей, и свою внешность она унаследовала от него, а не от Гераклеи. Гераклея была некрасива, когда он женился на ней, и стала еще более некрасива сейчас, когда ей почти сорок. Костис на год моложе ее, что было необычно для греческих деревень, но у нее было большое приданое, гораздо большее, чем он мог ожидать. Гераклея стала ему полезной женой. Отец Гераклеи не соглашался на такой невыгодный брак, однако судьба распорядилась иначе. Когда Костис женился на Гераклее, он был нищим подростком, сиротой, и имел при себе только сильные руки и внешность, которая ничего не значила в брачном контракте. Его дед проиграл в азартные игры дом и поля семьи, а затем умер во время великой батумской чумы, не оставив ни копейки. Чума унесла и жизни его сыновей, один из которых был отцом Костиса. Костис и его братья росли в нищете. Весной того года, когда он должен был жениться на Гераклее, четыре его брата умерли от холеры, пришедшей из Персии, а мать Костиса повесилась в деревенском амбаре. Восемнадцатилетний Костис – единственный выживший из семьи. Он глотал полоски пожелтевшей бумаги, исписанные словами из Библии и благословленные в деревенской церкви, и молился святой Кассандре Трапезундской. Когда его братья испустили дух, он вытащил их трупы один за другим в поле, завернув в грязные, вонючие мешки. Затем он снял с себя испорченную одежду и сжег ее. Вернулся домой голым и босым. Путь его пересекали тени стервятников. Его братья тоже проглотили полоски бумаги со словами из Библии, но болезнь все же сразила их. Они умирали один за другим, а его мать сходила с ума. Костис был уверен, что следующим будет он. Он ждал вспышек перед глазами и боли во внутренностях, но они не приходили. Ведьма Афродита, знахарка деревни, велела ему снова и снова мыть все тело и пить только воду из источников, расположенных выше на горе, в получасе ходьбы от домов зараженных. Жители деревни стирали в ручьях холерные тряпки и простыни, на которых умирали заболевшие, отравляя их мором. «Лучше один глоток чистой воды, чем целое испорченное море, – говорила ведьма Афродита. – Сожги все, к чему прикасались братья, и сожги всю их одежду. Не оставляй себе ничего из их вещей».