— И как же? — Спрашиваю из чистого любопытства, держа в голове мысль — что бы он ни начал предлагать, вряд ли это что-то стоящее. Ему сейчас позарез нужны деньги, поэтому он и крутится как может, идя на любые ухищрения.

И тут Лью заговорил про возможность срезать путь. Конечно, звучит как полный бред — срезать путь в ралли, где ты сам прокладываешь кратчайший маршрут от одной контрольной дуги к другой. Но скоро какая-то часть меня начинает понимать: доля правды в его болтовне есть, пусть и в теории.

Между тем сижу и думаю — почему глядя на него мне в голову приходит образ пирата? На морского волка он явно не тянет: прилично одет, без щетины, опрятен. Синий пиджак поверх битловки сидит идеально, и это не то, что представляется при мысли о карибских злодеях. Возможно что-то такое есть в его чертах лица или мимике — хитрые глаза то и дело бегают, словно в поисках легкой наживы. А голос такой же низкий, как у какого-нибудь капитана Дрейка или Моргана. Хотя откуда мне знать, какие у них были голоса? Видимо, я совсем пьян.

Погрузившись в размышления, я и не заметил, как Лью целиком перешел на термины вроде «горизонт событий» и «тензор энергии-импульса». В какой-то момент начинает казаться, будто он типичный технарь-физик. Но скоро приходит понимание, что он оперирует чуждыми ему материями, плавая в матчасти на уровне дилетанта. Я еще подумал: если старик сложит листок бумаги пополам и продырявит его карандашом, я ткну этим самым карандашом ему в глаз.

Вскоре короткая лекция про мосты Морриса-Торна подходит к концу, и я озвучиваю мучивший меня все это время вопрос:

— И на черта ты мне об этом рассказываешь?

Лью опрокидывает в себя остаток красной жижи, ставит стакан на стол.

— Хочу долю от выигрыша.

Удивленно смотрю на него, пытаясь понять, почему он решил развести именно меня. Да еще и с такой идеей, которая в трезвом виде мало кому пришла бы на ум: якобы в пустыне есть штуковина вроде червоточины, и проскочив через нее, можно сэкономить немного времени. Бред, конечно. Но мне другое интересно…

— А почему я? Сейчас в ралли участвуют все, кому не лень, и у кого есть корыто, способное котиться.

Он достает из шкафчика бутыль томатного сока и делает себе вторую порцию, используя вместо текилы водку (в этом и есть основное отличие «Мари» от «Мэри»). Потом заводит тираду, мол, не стоит называть машины корытами, ибо они все чувствуют, и уж наверняка у каждой из них есть душа, в отличие от нас людей. Бывший гонщик, короче.

— Нет, серьезно, индеец Джо, — прерываю его на полуслове, пока он не упомянул про психопата, у которого поцарапанный Лянча Стратос «начал кровоточить», — есть хорошие, куда более опытные пилоты, а не новички вроде меня. С чего мне такие привилегии?

— Хорошие пилоты в этой дыре не задерживаются, — делает глоток и начинает шарить по карманам. Я бы решил, что он ищет спички, если бы не строжайший запрет любого курева, — а из новичков, кроме тебя, за рулем решили попробовать себя только пару человек…

— Ник Флетчер, Луи «Пикассо» и братья… как их? которые по науке здесь зависли?

Делает еще глоток, хмурясь и нервно сдавливая стакан. Видимо, потому что так и не смог найти, что искал. В таком состоянии он кажется еще старше своих пятидесяти. Или может все дело в освещении, которое делает его морщины неестественно глубокими, а лицо сухим и выжатым как лимон.

— Химики не такие уж новички: Рон даже однажды выиграл. — Он проводит ладонью по локтю, струшивая арахисовую шелуху. Затем достает из-под стола тряпку. — Но они не хотят домой. Им по кайфу жить в Оазисе — они здесь самые крутые умники. А прилетят на Землю и кто они там? Парочка посредственных пи-эйч-ди, знания которых отстают лет на сорок. Сейчас уже и степени такой нет, а они все крутят своими корочками.

Тянет на смех от того, как он путается в показаниях. Аферист из него так себе.

— А говоришь, хорошие пилоты здесь не задерживаются.

Он швыряет тряпку в раковину, сбивая стаканы как кегли.

— Да какие они хорошие? Это было сто лет назад, еще до меридианской катастрофы… — Трет глаза, приподняв очки, и добавляет. — Короче, не хочу с химиками иметь дело, вот что. Насолили они мне как-то. Нахлоридили натрия.

Наркота, думаю. Все ясно. А я еще ломал голову, почему он постоянно в стеклах, словно Микки Нокс. Наверняка у него глаза красные, «как охваченные пожаром джунгли», от паленых капель.

«Ви-зи». Бич доброй половины марсиан. От злой. Пять граммов стоят, как пол цистерны элитного алкоголя, а эффект только первых пару раз. Потом капаешься только ради того, чтобы в край не ослепнуть. Типичная дурь.

Смотрю на мигающие лампы в плафонах, похожих на тарелки, и думаю: он и правда считает меня идиотом, или ему кто-то хорошенько прочистил мозги? Вопрос сам срывается с уст:

— А как ты узнал про это? И что это вообще за хрень?

Лью достает из-под стойки заветный пузырек, который все это время искал, и который видимо нашелся, когда он брал тряпку. Затем снимает очки и набирает в пипетку пару капель.

— Так ты в деле или как? — Закапывает глаза и постепенно меняется в лице, будто начинает трезветь и даже, я бы сказал — молодеть.

— Сначала расскажи, откуда у тебя такие познания в области физики. — Ставлю пустой стакан на стол и замечаю, как стали набухать вены на его руках.

Он наклоняется вперед, и на меня начинают смотреть два полупрозрачных отражения плафонов. От игры теней его лицо становится похожим на череп андроида со светящимися глазными оливками.

— Братец проболтался, марсианский грунт ему пухом. Прямо перед катастрофой, словно чувствовал. Говорил, что там какая-то экспериментальная установка под грунтом, типа коллайдера, которая излучает неведомое поле. Короче, не знаю, оно вроде постоянно работает и становится «отрицательным» только тогда, когда в него попадает летящий на всех парах объект. Чем меньше масса, тем выше должна быть скорость. В «отрицательном» ничто «положительное», естественно, существовать не может. Потому объект и выталкивается с противоположной стороны поля, как пузырь воздуха из воды. Это так, на пальцах. На двухтонном аппарате нужно будет как следует разогнаться. За останками завода местность чрезвычайно каменистая, глыбы тридцатифутовой высоты, потому никому и в голову не приходило там летать на предельных скоростях. А само поле высотой ярдов семь, не больше. Электролеты так низко не летают. Поэтому его никто пока не обнаружил. Вот и все, что я могу сказать про эту штуковину.

Отшатываюсь от услышанного, пытаясь понять, что это за ерунда и сработает ли она. Если хоть на минуту предположить, что это правда.

— Ты предлагаешь прыжок веры?

Он ставит стакан в раковину и возвращается в исходную позицию, которую можно было бы назвать «стойкой бармена». Я смотрю на него и ловлю себя на мысли — вижу Лью почти каждый вечер, но только сейчас замечаю, насколько ехидными кажутся его глаза. Говорят, к тридцати годам на лице человека запечатлеваются основные черты его характера. Если это так, то привычный прищур Лью о многом может поведать. Впрочем, от «капель» этот прищур мог появиться всего за пару месяцев.

— Это скорее прыжок с трамплина над крокодилами, — его голос становится скрипучим и вкрадчивым одновременно, — правила те же: зажмуриться и разогнаться.

Представляю, как это будет выглядеть со стороны, если кто-то заметит меня в момент «прыжка»: пилот достигает кучи обломков, между которыми мало кто рискнул бы петлять ползком, и вдруг ни с того ни с сего дает по газам и разгоняется…

— А если это поле давно развеялось? Могла же установка зависнуть. Тогда можно не жмуриться?

Лью смотрит на меня так, словно предугадал мой вопрос.

— Чтоб тебе было понятно, под прикрытием станции это явление изучали двадцать шесть лет, и за все это время ничего не поменялось. Добавить год после катастрофы, когда я нормально «прыгнул» — двадцать семь.

Неужели он считает, что это было не так давно? Впрочем, да, время здесь течет по-другому. Я бы тоже в жизни не сказал, что торчу в Оазисе уже шесть лет.