И мы потащились за тобой, как за пламенным проповедником, жаждущим обличить Соединенные Штаты именно в оплотах косности: Джексон, Литл-Рок, Саванна, Каспер, Хелена. «Гастроли по Холидей Инн» так ты это называл. Чем закос-нелее была публика, тем сильнее ты наслаждался, нападая на нее. Ты хотел не столько вызвать их на бой, сколько распалить. Тебя освистывали. В тебя швырялись разными предметами. Тебя выгоняли, не дослушав. Тебе было совершенно наплевать, что ты подвергаешь риску и нас. Мы думали, что едем в увеселительную поездку, а на деле боялись и шагу ступить.
К счастью, чиновники из университета, который спонсировал твое лекционное турне, поняли, что ты ведешь себя как шоумен-провокатор, и урезали финансирование. Мы несказанно обрадовались окончанию американского тура, правда, на последней лекции ты успел заявить, что намерен «начать диалог с тем, чтобы американские власти очнулись и прекратили свою преступную империалистскую политику».
Ты уехал из Штатов навсегда, породив противоречивый резонанс, на который с восторгом реагировали латиноамериканские и европейские радикальные левые круги. Прослыл не только мастером полемики, не побоявшимся в одиночку противостоять враждебной публике, но прорицателем, за много лет предсказавшим коллапс американской системы.
Я, как ты мог бы догадаться, потом испытывал большие проблемы с въездом в США. Тебе это, вероятно, смешно, но финансисту, такому, как я, жизненно важно туда ездить. У меня ушли годы на то, чтобы доказать: хоть я и твой сын, я ни на йоту не разделяю твоих радикальных убеждений. Визу мне дали с условием, что я не буду выступать публично. В конце концов ты добился своего. Даже после смерти достал их.
Хосе Куаутемок не видел смысла пугать Марину. Текила гарантировал защиту им обоим. Можно было не сомневаться, что он сдержит слово. Он был человек чести. Хосе Куаутемок заметил, что теперь за ним присматривают не шесть, а все десять субчиков. Марина, конечно, ничего не замечает, но за каждым ее шагом внутри тюрьмы тоже следит не одна пара глаз.
По Марине было видно, что она по уши влюблена, но и боится до смерти. Да уж, приезжать в одиночку к нему на обычные свидания — это она смелая. А как дошло до постели — она в кусты. Поцелуи-поцелуи, обжималки-обжималки, но на этом все. Вообще-то Хосе Куаутемок не собирался ее торопить, еще чего. Она ездит к нему, любит его, читает его писанину, целует его — это и так уже офигенный новогодний подарок. Но неотвратимость смерти заставила его пересмотреть планы. Ужасно быть одной ногой в могиле и не иметь возможность спать с женщиной, которую полюбил как никого другого и будешь любить даже в следующей жизни.
Несколько дней Хосе Куаутемок все же раздумывал, рассказывать ли Марине о планах северного Отелло на его бренную личность. Он опасался, что она перетрусит и больше не вернется. Что ему тогда без нее делать? Заключение станет еще более тягучим, собьется в липкую массу долгих пустых часов. Даже письмо не заполнит собой пустоту. Наркотик по имени Марина и его побочные эффекты. А над головами обоих тем временем завис дамоклов меч, готовый обрушиться и раскроить им черепа.
«Меня хотят убить, Марина», — выпалил он наконец. Она уставилась на него, явно не врубаясь. Слова «убить» не было в ее маленьком иллюстрированном словаре. «Рано или поздно всякого, кто сидит в тюрьме, пытаются убить. Сейчас очередь дошла до меня». Марина не понимала — то ли он пытается ее облапошить, то ли это такой дешевый трюк, чтобы затащить ее в койку. Если бы она в ту минуту посмотрела вверх, то увидела бы дамоклов меч у них над головами. Но, даже не смотря вверх, она вроде бы поверила, что говорит он серьезно.
Когда они прощались, на ней лица не было. Белая, как бумага, в глазах слезы, губы сухие. Хосе Куаутемок заметил, что у нее вспотели руки, а такое нечасто случалось. Ему захотелось сказать: «Да что ты! Смерть — слабачка. Я вот с ней каждый день дерусь. А ты только про нее услышала — и на тебе, вся расклеилась».
Она ушла. Хосе Куаутемок постарался запомнить ее силуэт в дверях. Думал, что потерял ее навсегда. Зачем ей возвращаться туда, где смертельно опасно? Длинная тень легла на стены тюрьмы. Большая хищная птица вилась над ними. Хосе Куаутемок посмотрел в небо и отчетливо увидел, как на него стремительно пикирует сокол, чтобы выклевать глаза. «Орлы клюют глаза слепцов, пока не вернут им зрение».
Во всем теле засвербело. Ногам нестерпимо захотелось броситься за нею следом. Разогнаться, оттолкнуться, перебежать дворы, перепрыгнуть колючую проволоку, увильнуть от пуль, увернуться от собак, перемахнуть через стены, упасть по ту сторону, снова перепрыгнуть колючую проволоку, ринуться дальше, выбежать на улицу, пропетлять между машинами, снести изгородь какого-то дома, взобраться на крышу, пробежаться по соседним крышам, спрыгнуть на проспект, не замедлить бега, улизнуть от сокола, бежать, и бежать, и добежать до нее, схватить за руку и забрать с собой далеко-далеко, на зеленую равнину в неведомой стране, рядом с озером, обрамленным белоснежными горами и чистым синим небом, и обрести новые лица, и стать мистером и миссис Грин или Роуз или обзавестись еще какой-нибудь цветной англосаксонской фамилией и быть в покое, вдвоем. Только вдвоем.
По мере того, как мы приближались к люксу, я начала видеть все вокруг как будто внутри туннеля. Блокировала то, что попадало в поле бокового зрения. Зато звуки становились все громче и громче. Меня поразила тишина коридоров в этом корпусе. Только наши шаги и где-то очень далеко едва различимая классическая музыка, кажется Дворжак. Неожиданный выбор для тюрьмы. Наконец пришли. Надзиратель постучал и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. На кровати сидел Хосе Куаутемок и ждал меня. Он встал и коротко поцеловал меня в щеку. «Сейчас подадим ужин», — сказал надзиратель и ушел.
Комнату мягко освещали две прикроватные лампы. От постели исходил тонкий удовый аромат. Одеяло на гусином пуху. Кажется, я зря так сопротивлялась идее люкса. Хорошо, что я его сняла. В отличие от комнатки, в битые окна не задувал ветер, и ни один извращенец не мог подсматривать за нами, потому что никаких щелей не было. Но я все равно проверила, нет ли где инфракрасных камер. Никаких признаков не нашла, хотя на сто процентов быть уверенной, что они нигде не спрятаны, тоже нельзя.
Одетый в белое заключенный притолкал тележку с ужином. Точь-в-точь как в дорогих ресторанах, блюда были укрыты металлическими колпаками. Зэк-официант приподнял их поочередно и рассказал про каждое из яств: «Легкий сливочно-омаровый биск, морские черенки в трюфельном масле, осьминоги с паприкой, филе камбалы с ореховым соусом и на десерт галисийские блинчики с растопленным шоколадом и ванилью из Папантлы». Еще одна ипостась мексиканского сюрреализма. Шеф Лагунес вложил всю душу в наш ужин. «Есть ли у вас вопросы по блюдам?» — спросил зэк-официант. «Нет, нету», — быстро сказала я. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел. «Сеньора, — сказал он учтивейшим тоном, — здесь оставлены два конверта для чаевых: кухне и обслуживающему персоналу. Капитан Кармона рекомендует по пятьсот песо в каждый конверт». Хосе Куаутемок повернулся ко мне в притворном изумлении. «Грабеж средь бела дня», — пошутил он. Чаевые в пятьсот песо — очередной виток предпринимательского таланта Кармоны. Я достала четыреста песо из кошелька и протянула официанту: «Это все, что у меня есть с собой». Он взял, аккуратно разложил по конвертам и напыщенно спросил: «Желаете, чтобы я забрал посуду попозже, или предпочитаете, чтобы вас не беспокоили?» Приторная услужливость начинала утомлять. Хосе Куаутемок ответил на тюремном: «Канай, и чтоб три дня я тебя не видел». Зэк-официант натянуто хихикнул и закрыл за собой дверь.
Все это напоминало урок в швейцарской школе гостиничного дела. Одна подруга моей сестры Каталины училась в такой в Лозанне и описывала в точности наш люкс. Безупречная чистота. Подушки тоже из гусиного пуха. Простыни из египетского хлопка. Ковры мягкие и только что вычищенные. Я сижу в мужской тюрьме в одном из самых опасных районов Мехико и сейчас буду есть ужин от шефа с претензией на мишленов-скую звезду, а подавал его официант, словно вышколенный в ресторане «Беллингхаусен». Абсурд на абсурде и абсурдом погоняет. Я не знала, во всех ли тюрьмах предлагают такие услуги, или это эксклюзивное новшество, внесенное Кармоной.
