Хосе Куаутемок действовал в целях самозащиты, но его все равно отправили на три недели в одиночку. Там он, по крайней мере, мог спокойно выспаться — никто не храпел над ухом и не доносился нескончаемый шум из соседних камер. После одиночки его поселили всего с двумя сокамерниками. Четыре койки на троих. С этими Хосе Куаутемок подружился, особенно с одним мелким нарко по прозвищу Машина.
Я без обиняков спросил, почему он тебя поджег. Он сказал, что ты в тот день бросил ему: «Так всю жизнь идиотом и останешься». Это оскорбление покоробило его настолько, что он предал тебя огню. Я сомневаюсь, что это правда. Кровоизлияние серьезно повредило зону мозга, отвечающую за речь. Твои тщетные попытки что-то сказать всегда ограничивались бессмысленными гортанными звуками. Своего рода растительным ревом, скрипом древесного ствола.
Но за долгие годы Хосе Куаутемок наслушался от тебя такого, что, вероятно, навострился переводить твое мычание в слова. Ты превосходно умел ранить нас прозвищами. Я всегда был дурачком, Ситлалли — дефективной, а Хосе Куаутемок — увальнем. Ты что, не понимал, какой эмоциональный вред наносят нам эти едкие клички? В конце концов забрасывание нас унизительными словами привело к тому, что мой брат чиркнул спичкой и швырнул ее на облитого бензином тебя.
Из тюрьмы я вышел в глубокой печали. Я только тогда в полной мере осознал, что потерял и отца, и брата. Он был моим лучшим другом, Сеферино. Я рассказывал ему про свои проблемы, признавался в своих страхах и сомнениях. Он давал советы мне, а я ему. Две безвозвратные утраты. Ты превратился в обгорелый пень, а он в незнакомца, в чужака, в постороннего. Мы с Хосе Куаутемоком перестали разговаривать на одном языке. В постороннего, папа. В постороннего. В Мерсо, вскормленного твоими издевательствами и унижениями, папа.
Через три месяца после того, как откинулся, Хулиан вернулся в бутылку (бутылка: тюрьма, каталажка, заколот, зона, клетка, зоопарк, дыра, передай-курева, казенный дом, псарня, курятник, каземат, откуда-не-выйти, ящик, яма, клозет, загон, могила, мешок). Хосе Куаутемок, прямо скажем, удивился, когда охранники ему сказали, что его бойфренд дожидается. Он и забыл, что Хулиан обещался заехать. Они обнялись, и Хулиан рассыпался в извинениях: «Прости, кореш, что я долго не появлялся. Нужно было жизнь на воле наладить». — «Да забудь, мужик. Не парься». Хулиан привез ему пять книг. «А вот за это спасибо. Мне уже нечего читать тут стало». Хосе Куаутемок видеть не мог сокровища скудной тюремной библиотеки: книги по самопомощи, этике и этикету, старые альманахи со статистикой выращивания кукурузы в Тласкале, а также двадцать три разные версии Библии (с чего начальство взяло, что преступники желают примириться с Богом?).
Они немного поболтали, как дела, да все путем, а у тебя как, да тоже не жалуюсь, и Хосе Куаутемок между делом обронил, что пишет. Хулиан был заинтригован. В каком жанре? Как часто? О чем? Хосе Куаутемок не стал тратить слов — пусть лучше Хулиан сам прочтет. «Ну так давай тексты», — сказал Хулиан. «Ну так сейчас схожу».
Хосе Куаутемок быстро сбегал за текстами и разложил перед Хулианом целую стопку листов. Тот удивился: там было по меньшей мере двести страниц. Сколько времени он это все печатал? Начал читать. Хосе Куаутемок поднялся и стал нервно ходить вокруг стола. Что-то подумает кореш о его первых шагах?
Хулиан жадно вчитывался в отпечатанные на машинке строки. Во фразах чувствовалась широкая поступь и биение жизненной силы. Отдельный удивительный мир. Что было тому причиной: годы за решеткой, близкое знакомство со смертью или чистой воды талант? Эти тексты, конечно, не были готовы для публикации. Требовалось подправить стиль, убрать воду, отточить синтаксис. Но лайнер уже стоял на взлетной полосе и готов был оторваться от земли. Хулиан спросил, есть ли у Хосе Куаутемока копия. Тот покачал головой: «Нет, у меня только черновики». Тогда Хулиан спросил, нельзя ли ему взять рукопись с собой и скопировать. «Милости прошу».
Хулиан примостил стопку листов под мышкой, словно сундучок с рубинами. Крутые тексты, достойные того, чтобы их прочло много людей — издателей, коллег, друзей Хулиана. На мгновение он заколебался, стоит ли продвигать Хосе Куаутемока. Он же сам теперь проклятый-автор-тюремной-прозы, а если эти истории увидят свет — прощай, престол! Да и хрен с ним. У него в руках строки, которые просто кишки вывернут читателям, и по-любому нужно их до этих читателей донести.
Первым делом он позвонил Педро Лопесу Ромеро, коллекционеру предметов искусства и меценату, продвигавшему культуру среди наименее привилегированных слоев общества (читай — среди самых пропащих). Они подружились много лет назад — познакомились в одном издательстве и отметили знакомство грандиозной пьянкой в нехорошем баре в нехорошем районе Тепито (когда едешь в нехороший бар в Тепито в сопровождении восьми телохранителей, едешь на самом деле не в нехороший бар, а на экскурсию). Хулиан много общался с Педро и с его бойфрендом, Эктором де Хесусом Камарго де ла Гарсой, миллиардером и кинодеятелем. Они все время звали его на вечеринки к себе домой и знакомили со всякими крутанскими красотками: хозяйками галерей, фотографами, архитекторами, писательницами, режиссерами, актрисами. Хулиан с некоторыми из них встречался. Женщин не смущало, что лицом он смахивает на кабана, а лысиной на тибетского монаха. Он им нравился, потому что был радикал и бунтарь (жил бунтарь в невероятно опасном и жутком районе Кондеса, где в худшем случае на тебя могла напасать банда стартаперов и заговорить до смерти). В общем, дружба у Хулиана и Педро была такая крепкая, что последний — один из немногих — даже навещал первого в тюрьме.
«Мне нужно тебе кое-что показать», — сказал Хулиан по телефону. На следующее утро они встретились в «Сан-Анхель Инн» за завтраком: горячие бутерброды с фасолью и сыром за двести песо, глазунья за триста и кофе за шестьдесят. Хулиан выложил на стол переплетенную стопку листов: «Ну-ка взгляни». Педро начал просматривать текст и вскоре вроде как увлекся. Одна фраза тянула за собой другую. «Выглядит неплохо», — сказал он. Хулиан тут же предложил ему открыть литературную мастерскую в тюрьме: «Нигде так не нужна культура, как за решеткой. Она может стать плотиной, удерживающей людей от преступления». Педро так просто не повелся. Разве не лучше инвестировать в еще не состоявшихся уголовников, душить преступность в зародыше, а не когда она уже расцвела пышным цветом? «В тюрьмах кроется твердое ядро маргинальности. Если мы будем работать с этим ядром, сможем сломать цепочку порока. Культура даст этим людям индивидуальность, даст будущее. К тому же там есть интереснейшие истории, сам увидишь, какие книжки получатся».
Было три часа ночи. Хулиан дрых, пуская слюни в подушку, и тут у него зазвонил мобильный. Он похлопал по тумбочке, нащупал телефон и снял трубку. «Скажи только честно: ты сам это написал?» Он долго не мог сообразить, кто это говорит и о чем. Ниточка слюны стекла по уголку губ. Он утер ее и от* ветил: «Если бы. Это написал один зэк по имени Хосе Куаутемок». — «Не заливаешь?» — «Нет». — «А остальные зэки тоже могут так писать?» — «Не на этом уровне, но им точно есть что рассказать». Педро секунду помолчал. «Я берусь за этот проект с тюрьмой, но при условии, что мы все делаем серьезно, без дураков, договорились?» Хулиан был готов начать хоть в тот же миг.
Совсем недавно меня день и ночь терзало землетрясение по имени Хосе Куаутемок, а теперь я успокоилась и была вновь счастлива. Я могла наслаждаться его присутствием в моей жизни, но при этом оно никак не нарушало ее ход. Я могла подчиняться его животной притягательности. Признавать, что меня безумно занимал — хоть и против моей воли — тот факт, что он убийца. Это было сложно объяснить. Может, во мне говорил вирус бунта против моего собственного класса и его ценностей? И я таким образом сопротивлялась моему розовому миру, такому упорядоченному и безупречному?
