Ничегошеньки. Ни одной заметки про отравление — ни в тюрьме, ни в окрестностях. Все новости состояли из репортажей о манифестациях учителей и росте преступности на северо-востоке страны по вине «Самых-Самых Других». Передавали снимки Маседонио. Полиция сулила пятьсот штук зеленых тому, кто сообщит о его местонахождении. Маседонио, демонический властитель, упрямо опустошающий города, села, деревни. Иконоборец, вездесущий вандал. Машина начинал подумывать, что именно ему и предстоит стать естествен — ным преемником Маседонио, бравого Джеронимо от наркотрафика. Как только Маседонио уберут, он подхватит его дело.
В новостях этого не освещали, поэтому дон Отелло ничего не узнал, но в тюрьме внезапно заболели десятки заключенных. Начальство ничего не могло понять. Анализ пищи не выявил никаких микробов, которые могли бы вызвать подобные симптомы: вонючий пот, колики, желтая, как при малярии, кожа, пораженные в хлам почки, моча цвета кока-колы, нейропатия а-ля Тутанхамон, мозговые отклонения, кома и летальный исход. Ситуация усугубилась, когда целые семьи из соседних кварталов заболели тем же самым. Загадочный случай.
Массовое отравление быстренько спихнули на выбросы тяжелых металлов и промышленных отходов с ближайшей лакокрасочной фабрики. Из-за проржавевших труб вредные вещества просочились в водопроводную сеть. Чиновники поспешили наставить укоряющий перст на хозяев фабрики: «По вашей вине множество людей мучаются тяжелыми необратимыми последствиями и даже рискуют расстаться с жизнью». И так далее и тому подобное. Фабриканты не остались в долгу. И в помине не было: они никаких веществ в канализацию не спускают. Пакуют в бочки и свозят прямо на свалки опасных отходов. Власти «провели расследование» и выяснили, что это не фабрика. И все равно ее закрыли. Главное — найти не ответственных, а виноватых.
Замминистра наказал подчиненным языком не болтать: «Абсолютная конфиденциальность, господа». Нечего поднимать скандал в СМИ из-за пары дохлых зэков. Полный запрет на распространение информации. Родственникам жертв, по приказу замминистра, рассказали сказочку про фабрику-убийцу. «Ни один из этих хищников от бизнеса не уйдет от руки закона», — объявил замминистра. Фабрику остановили, — и «померла псина — конец бешенству», изящно выразился он.
Зэки тоже не рыпались. Прошел слух, что это была эпидемия эболы, начавшаяся с одного иммигранта из Нигерии. Все присели на очко. Никто и не вякнул. Заныкались по камерам и вздохнули с облегчением, когда всплыла «правда»: какие-то говнюки-лакокрасочники спустили в водопровод токсичные отходы.
Выжившие после хлорида ртути полностью, однако, не выздоровели. Наоборот, многие из них предпочли бы смерть. Здоровье их накрылось. Разного рода недомогания, потеря памяти, сокрушительные мигрени, колики, подобные ножевым ударам, парестезия. Смерть в замедленной съемке. Про это дон Отелло тоже не узнал. Ни единого словечка не просочилось в прессу, в интернет, на радио или телевидение. Вот так правительство в этой гребаной стране контролирует информацию. Машина, разочарованный отсутствием новостей, начал разрабатывать новый план мести, не ведая, что уже убил пятнадцать человек и пожизненно искалечил еще девяносто девять, и среди этих несчастных — эх, судьба, сука, судьбина — Хосе Куаутемока не было.
Он не попал в списки жертв по одной простой причине: пока остальные зэки глотали тамариндовую воду с ртутью, он сидел в темном ящике и бормотал бесконечные тексты. Вслух зачитывал сочиненные строки, чтобы не спрыгнуть с ума. Он так долго этим занимался, что начал считать, будто все это написал другой чувак. И начал с этим другим разговаривать. Спрашивал, кто он такой и что ему нужно. Через несколько минут догадывался, что потихоньку отъезжает крышей. «Никто со мной не говорит, никого здесь нет. Это я сам говорю вслух». Мало-помалу возвращался к реальности и снова начинал сочинять истории.
Отсутствие света привело к отсутствию смысла. Он выживал исключительно силой воли. Только благодаря ей не стал биться головой о бетонные стены вплоть до вытекания мозгов. Самоубийство через челобитие. Хосе Куаутемок не знал, но трое перед ним до такого уже додумались и осуществили это. Бейся и бейся, пока серое вещество не потечет. Но он этого делать не собирался. Слишком много историй и слишком много Марины ждало его за пределами ямы.
На ощупь он доставал свою биту и передергивал в мыслях о Марине. Кончал, поднимал руку и слизывал сперму, сочившуюся сквозь пальцы. Пил ее, чтобы помнить о Марине, пил, чтобы питаться. Через пару часов снова наяривал и давай, как Хронос, пожирать своих мини-Хосе Куаутемоков.
После оргазмов он становился вялый. Закрывал глаза — хотя зачем, когда живешь, как летучая мышь? — и дрых, пока не просыпался от колотья в суставах. Очнувшись, тут же снова начинал плести вслух истории. А потом — слушать невидимого чувака. «Кто такой? Чего тебе надо?» Он внимательно вслушивался в ответ, но ответ не приходил. Тишина. От возни уховерток он подскакивал. Да, там точно кто-то есть. Он замахал руками, чтобы отогнать его. И вдруг — свет. Солнечные иглы вонзились в сетчатку. Он закрыл глаза руками. «Время прогулки», — сказал призрак. «Кто такой? Чего надо?» — стучало в мозгу. Белесые сумерки сбили его с толку. Темень, промытая «клороксом». Потихоньку зрачки привыкли к бомбардировке светом. Он глянул вниз. Уйма уховерток разбегалась в разные стороны по бетону. Внутренний чувак развалился на красные кусочки. «Вылезай уже», — приказало белое пятно.
Он вылез, как ящерица на солнце. Кости, связки: битое стекло. Выпрямился и едва удержался на ногах. Он начал терять чувство пространства. Реальность перестала быть трехмерной, стала плоской, куцей декорацией. «Пошел», — сказал ему тот, кто стоял рядом. Хосе Куаутемок изучил землю под ногами. Как, блин, даже шаг пройти в этой дымке? Бесформенная масса подтолкнула его: «Давай, козлина, двигай». Чтобы не упасть, как стреноженная скотина, Хосе Куаутемок сделал два беби-шага. Маленький шажок для человека, огромный шаг для человечества. Кровь ударила куда-то из солнечного сплетения в голову. Десятки муравьишек очень медленно вернули ему осознание мира. Вот эта светящаяся слюнька — это надзиратель. Перед ним — двор. «Меня зовут Хосе Куаутемок Уистлик, и меня заперли в гребаном апандо. По моим расчетам, сейчас четверг. Месяц июнь. Мне сорок два года. Внутри со мной никого нет. Я не могу забыть ни одной истории из тех, что написал в голове. Я влюблен в Марину, и она меня ждет». Вопросы он задавал не невидимому чуваку-сокамернику, а самому себе. Он ответил на первый: кто ты такой? Оставалось ответить на второй: что тебе нужно?
О, Жизнь! Да, вот так, с большой буквы. Она без предупреждения отмачивает кувырок, и ты вдруг оказываешься в совершенно неожиданном месте. Отдельные обстоятельства связываются в узел, и — бац! — тебя, утлую лодочку, уносит подземным потоком в направлении, совершенно противоположном тому, куда ты собирался. Вернувшись из тюрьмы, я обнаружила на телефоне незнамо сколько сообщений. Педро и Хулиан, не останавливаясь, писали, чтобы я уходила оттуда. Оба не верили, что я осталась протестовать, и разволновались, увидев, что я не просматриваю сообщения несколько часов кряду. Хулиан писал: «Я раскаиваюсь, что оставил тебя там». Педро выражался более прямо: «Нет, я, конечно, знал, что ты идиотка. Но не до такой же степени. Перезвони уже». Я улыбнулась. В который раз я доказала, что все будет по-моему. Может, я и идиотка в фиг знает какой степени, но на моих условиях.
Среди всех сообщений выделялось одно, лаконичное, от Альберто: «Кое-что случилось. Приезжай в „Танцедеи" как можно скорее». Если у Педро и Хулиана словесный понос, то у Альберто, наоборот, запор. Слова из него клещами нужно вытаскивать. Запускать щипцы в глотку и оттуда добывать хоть пару жалких фраз. Только помнить при этом о последствиях. Фразы эти будут едкими, словно наконечники стрел, отравленные ядом ужасного листолаза. И звонить ему бесполезно. Я заранее знаю, что он скажет: «Приезжай, здесь поговорим». Так что я попросила таксиста поменять маршрут и отвезти меня в «Танцедеи».
