«А никого попросить нельзя, чтобы сбегал за моим другом?» — наивно спросила я. Полицейский расхохотался. Хулиан обалдело воззрился на меня. Просьба была совершенно дикая, учитывая обстоятельства. «Сеньора беспокоится за нашего друга», — извиняющимся тоном сказал Хулиан. Слово «наш» несколько сгладило четкий намек на любовника в слове «мой». «У всех, кто вон там толпится, тоже внутри родичи, и никто сюда со всякой фигней не лезет», — отрезал полицейский. «Если сеньора не готова зайти и сама найти своего жениха, тогда не мешайтесь и отойдите к остальным».
Рокко отвел меня в сторону: «Марина, вашего знакомого, — он избегал слова «друг», — нет в списках погибших. Прошу вас, давайте уйдем». Делать там и вправду больше было нечего. Я могла бы проторчать под стенами тюрьмы еще неделю и, может, вызнала бы какие-то крупицы информации о Хосе Куаутемоке. Я нафантазировала себе, что кто-то вызовет его ко мне на разговор. Даже если этот кто-то найдется, нет никаких гарантий, что Хосе Куаутемок захочет со мной говорить.
Мы снова прошли сквозь толпу родственников, ряды спецназовцев и ударные группы. Далекая галактика отчуждения и насилия. Конные полицейские смотрели на нас свысока, как на отвратительных вонючих тварей. Мы представляли из себя аномалию, чистую эксцентрику.
Адриану не удалось припарковаться поблизости, и нам пришлось долго до него идти. Рокко не хотел опять появляться перед фасадом тюрьмы и повел нас переулками. По дороге мы набрели на кафешку с сэндвичами. Ели мы давным-давно, и я пригласила всех пообедать. За едой расспросила Рокко и Родриго: «Вы говорили, что в первый день людей, якобы протестующих, согнали специально? Кто мог это сделать?» Они переглянулись. Видимо, не хотели говорить в присутствии Хулиана. «Здесь все свои», — подбодрила я их. Мне хотелось узнать, разделяют ли они версию Хулиана относительно Моралеса или, вследствие долгого участия в борьбе против наркотрафика, подозревают кого-то еще. «Я думаю, — робко сказал Родриго, — что за всем этим стоят гринго». Такого я не ожидала. «Почему ты так думаешь?» Родриго посмотрел на Рокко, своего босса, ища одобрения. Рокко кивнул. «Гринго любят устраивать суматоху, когда на носу президентские выборы. Если страна впадает в беспорядки и анархию, им легче сказать, мол, Мексика — это крысят-ник, нужно их в чувство привести. Могу поспорить: они дали денег на покупку оружия для зэков, и пацаны эти, которые ниоткуда нарисовались, тоже проплачены американским посольством». Не такая уж безумная мысль. Рокко и Родриго обучались у военных, которые, в свою очередь, учились в Школе Америк[31] и многое знали про способы дестабилизации неугодных американцам правительств. Именно так, например, раскачали социалистическое правительство Сальвадора Альенде.
Мне было интересно, что ответит Хулиан. Его теория о мести Моралеса была совершенно противоположна версии Рокко и Родриго. Он не собирался сдаваться и задал Родриго вопрос: «А зачем провоцировать конфликт именно в тюрьмах, а не, к примеру, в профсоюзах или университетах?» Родриго улыбнулся: «Этой страной заправляют преступники. Если нажать на преступность, пошатнется власть. И гринго смогут удить рыбку в мутной водице».
Да уж, если версия Хулиана показалась мне невероятной, то версия Рокко и Родриго просто вынесла мозг. Они рассказали, что во многих военных операциях, в которых им довелось участвовать, действовали агенты американской разведки, причем с обеих сторон войны с наркотрафиком. И уже не впервые ЦРУ использовало в своих целях тюремные бунты.
Вот так Хулиан и двое бывших военных проводили мне ускоренный курс избавления от наивняка. Я раньше и представить себе не могла всех этих извращенных хитросплетений. От интриг жаждущих мести политиков до зловещих операций, подпольно проводимых американскими агентами. Мир разворачивался перед моими глазами как объект тихой и искусной борьбы в интересах темных сил.
Педро позвонил узнать, как дела. «Мои люди берегут тебя, а ты, пожалуйста, береги их, — попросил он. — Надеюсь, вы как можно скорее оттуда уедете». Глубоко во мне — на беду или на пользу — засело чувство вины. Участвовать в протестах меня толкала не только любовь, но и это чувство. Я ощущала вину за то, что бросила любимого мужчину, вину, что мне не хватило смелости встать у дверей тюрьмы и не двигаться оттуда, вину, что я заперта в буржуазной реальности, насквозь фальшивой, как декорации к сериалу. Вину, что предала себя. Сложносочиненная католическая вина изъедала меня, если я не уделяла достаточно внимания Хосе Куаутемоку, а потом хлестала по щекам за то, что я забывала про семью. Я была марионеткой вины. Виноватой бунтаркой.
И не давала мне уйти от тюрьмы тоже вина. В своих романтических фантазиях я была убеждена, что Хосе Куаутемок каким-то образом догадается, что я приходила, была близко к нему. Может, кто-то из заключенных узнал меня, передал другому, тот — третьему, и так сообщение дошло до нужных ушей. Мне было важно, чтобы он это знал. Из-за любви, из-за вины, из-за чего угодно. «Я их не держу при себе, — ответила я Педро. — Я и сама справлюсь». Если восьмидесятилетние старухи не боятся, что их растопчут гигантские кони или изобьют дубинками полицейские, то как я могу бояться? Единственное отличие между нами: их пригнало к тюрьме не чувство вины, а моральный долг перед близкими.
Желая преподать мне урок, а может, надавить, Педро велел Рокко оставить меня: «Хочет рисковать своей шкурой — пожалуйста, пусть рискует. Но только не вы с Хулианом. Вы немедленно возвращайтесь». Я расслышала каждое слово, хотя Рокко очень старался прикрыть рукой трубку. «Простите, сеньора, нам нужно ехать, — извинился он. — Хорошо бы, конечно, и вы поехали с нами». Я повернулась к Хулиану. «Я с ними. Не вижу никакого смысла оставаться», — сказал он. У меня задрожали ноги. Настало время показать, из какого теста я сделана.
Они уехали, и я осталась одна. Снова пошла к воротам тюрьмы. С крыш поднималось все больше и больше дымных столбов. Вокруг было очень людно, но царила странная тишина, нарушаемая лишь редким ржанием полицейских лошадей.
Я пересекла оцепление спецназа. На этот раз почувствовала на себе похотливые взгляды. Без защиты дюжих телохранителей мне было неуютно. Но я не струсила, хотя, когда проходила между двумя спецназовцами, один ущипнул меня за задницу.
Я просто, не оборачиваясь, пошла дальше. Отчитывать его бесполезно — я только окажусь в еще более уязвимом положении.
И вдруг вдалеке я различила знакомую фигуру. Росалинда дель Росаль, знаменитая отрубательница пальцев, супруга Хряка, решительно рассекала ряды полицейских. Одета она была в традиционный костюм женщин масауа — розовую юбку и вышитую блузу. Видимо, ее слава опережала ее, поскольку полицейские при виде нее расступались. Я догнала ее: «Донья Росалинда, помните меня? Мы познакомились в зоне посещений». Она просто смела меня взглядом: «Да, ты подстилка того сивого бугая. Чего надо?» Нельзя отступать, тем более в таких обстоятельствах. «Вас очень уважают. Если вас пустят внутрь, можно мне пройти с вами?» Она несколько секунд изучала меня, с головы до ног: «Ладно, пошли. Посмотрим, что получится». Она двинулась с места и бесцеремонно ввинтилась в толпу.
Хлорид ртути смешался с водопроводной водой. Жидкая смерть потекла в краны, шланги, сифоны. Жидкая смерть забралась в стаканы, бутылки, сосуды, готовая разрушить органы пьющего. Н2О + HgCl2, идеальная комбинация, чтобы проникнуть в самое нутро врага и умертвить его. Наслаждение при мысли, как он будет корчиться и блевать, пересилило моральные колебания из-за возможной смерти других. Если Пабло Эскобар не моргнув глазом взорвал самолет с двумястами с чем-то пассажирами на борту исключительно ради того, чтобы стереть с лица земли кандидата в президенты, чего Машине переживать из-за кучки отбросов, которые и арахисовой скорлупки не стоят?
Машина перемещался из укрытия в укрытие. В каждом слушал радио и смотрел телевизор, чтобы не пропустить новости. Даже сидра прикупил в ожидании момента, когда бывшая вице-мисс Тласкала расскажет про массовые смерти в Восточной тюрьме и упомянет Хосе Куаутемока в списке погибших. Вот тогда можно будет поднять тост.
