На их место приходят две тысячи, пять тысяч, сто тысяч. Роуховерток ослепляет его. Съедает его язык. Через ноздри они попадают в мозг. Поглощают нейроны. Человек начинает терять сознание. Его тело кишит уховертками. Клешнями они растаскивают его по кусочкам. Человек делает последнее… Открывается дверь. Удар света. Хосе Куаутемок зажимает глаза. Просто закрыть недостаточно. Солнечные лучи поджаривают его веки. «Прогулка», — говорит надзиратель. Хосе Куаутемок еще полон историей об уховертках. Челюсти, жвалы, укусы. Он убирает руку. Глаза понемногу привыкают к оранжевому шару. Он потерял счет времени. Солнце в зените, полдень. Он пытается подняться. Все тело затекло. Он двигается, как несмазанный робот. «Пошевеливайся, не целый день тебе гулять». В суставах стреляет. В кишках урчит. Он с трудом выныривает из ямы. Расправляет спину. Позвонки скрипят. От него несет грязью и сыростью. Насекомыми. Уховертками. Корнями. Дождем.
Надзиратель отводит его на бетонный четырехугольный двор. Больше там никого нет. Хосе Куаутемок вращает шеей в разные стороны. Берется за правое колено, подносит к груди. Потом левое. Разминает плечи. Он не может позволить себе заработать артроз или артрит. Глубоко вдыхает. Чистый воздух попадает в легкие и сметает токсины заключения. Он поднимает голову и улыбается. Просто чтобы их позлить, чтобы знали: хрен он им дастся. Начинает кружить по периметру. Сначала ходит, потом бегает трусцой, потом срывается в быстрые стометровки. Разогнать кровь, насытить тело кислородом. Нужно быть сильным. Марина, наверное, ждет его. Нужно быть сильным для нее. Ради нее.
Выйдя из апандо, он немедленно напишет три, четыре книги. Истории, кажется, сами по себе прорастают в его теле. Он — поле историй. Историй, выведенных из его клеток. Хосе Куаутемок сжимает и разжимает кулаки. Нужно закалить пальцы, чтобы печатать, не останавливаясь, месяцами, годами, пятилетками. Ничто не остановит этот поток. Его пальцы не предадут водопад историй, скопившихся в мозгу.
Надзиратель требует вернуться в яму. Хосе Куаутемок меряет его взглядом. Один удар собьет с него эту злорадную улыбочку, типа «мы-держим-тебя-за-яйца-придурок». Но надо подавить желание убить его. Потому что это будет значить: больше наказания, больше апандо, меньше Марины. Нет уж. Он терпит только потому, что она его ждет.
Он спускается в дыру, надзиратель запирает дверь. Снова приглушенные звуки, болотная вонь, слепота, уховертки, корни. Он продолжает историю с того места, где его прервали. Уховертки пожирают тело человека. Грызут его крепкими челюстями. Самки откладывают яйца в ранах. Появляются личинки и тоже начинают поедать все вокруг себя. Им нужен белок для экзоскелета. Уховертки ускоряют свой яростный пир. Хотят побыстрее покончить с жертвой. Человек перестает сопротивляться. Спасения нет. Он решает погрузиться в спокойствие. Вспомнить жизнь, пока умирает. Осталось недолго. Он втягивает воздух. Последние вдохи. Начиная с подошв его сотрясает судорога. Она поднимается по нему, как змея. Распаленные уховертки не останавливаются. Кусают, кусают. Он выгибает шею и испускает последний вздох. Труп постепенно коченеет. Уховертки налегают. Скоро приползут черви. Нужно заглотить как можно больше. Несколько часов спустя они убираются к себе в берлогу. Безмолвие.
Хосе Куаутемок завершает историю. Несколько раз повторяет вслух, чтобы запомнить. С каждым повтором меняет слова, укорачивает предложения. Совершенствует. «Синонимов не существует». Нужно быть точнее. Писать — все равно что целиться. Переписывать. Исправлять. Выверять. В животе урчит. Умереть как хочется тако или сэндвич с сыром и ветчиной. Лучше об этом не думать. Голод может свести с ума. Жажда может свести с ума. Отсутствие Марины может свести с ума. С ума, с ума. Марина, Марина, Марина.
Он пытается уснуть и вдруг слышит, как по стальной двери бьют молотом. Вскидывается. Кто может так колотить? Прислушивается. Это град. Тук-тук-тук-тук-тук. Чертов летний град.
Словно бильярдные шары падают с неба. Оглушительный звук. Почти как перестрелка. Снова: тук-тук-тук. Вот теперь и впрямь можно сойти с ума. Как сбежать от этого ледяного грохота?
Нужно больше историй для сопротивления. Рассказывать. Рассказывать. Рассказывать. Безумие подбирается. Он понимает это. Больше историй. Больше. Спасение через истории. Больше историй. Больше.
К моему удивлению, Тереса не захотела оставаться. Она боялась новой стычки со спецназовцами и, узнав, что Элеутерио нет в списке погибших, предпочла уйти. Хулиан, хоть и был против моего решения, остался со мной. «Ты совсем шибзданулась, но я тебя люблю и не оставлю одну посреди этой хренотени». Рокко, Родриго и еще один телохранитель, Адриан Леаль, тоже остались. Остальные уехали с Тересой. «Я не могу рисковать своими людьми», — сказал Рокко. Вероятно, ему моя позиция казалась нелепым капризом богатой девчонки.
Спецназовцы встали вкруг тюрьмы непроницаемым строем. Выдвинули щиты, угрожающе ухватились за дубинки, приготовили контейнеры со слезоточивым газом. Меж рядами разъезжала конная полиция. Копыта цокали по асфальту. Я никогда не видела таких крупных мускулистых коней. Бритые молодые люди в гражданском явно действовали на нервы и спецназовцам, и родственникам, протестовавшим у ворот.
Рокко и Родриго, сообразуясь со своим военным опытом, оценили ситуацию. «Единственный способ подобраться ко входу — вон с той стороны». Мы отправили Адриана парковать машину, а сами пошли вперед. Вслед за сильными и в то же время легкими широко шагавшими телохранителями я направилась в сторону ближайшей к тюрьме парковки. Там стояло всего несколько автомобилей, все с разбитыми стеклами — следы вчерашних боев.
«Ястребы» в гражданском расступались перед нами. Ни ругательств, ни сальностей. Все они были очень молодые, не старше двадцати четырех. «Это, наверное, федералы», — прошептал мне Хулиан. Капитан Варгас, завидев нас, подошел: «Я бы не советовал идти дальше. Можете попасть под перекрестный огонь. Зэки отстреливаются как бешеные». Мы находились всего метрах в сорока от главных ворот. Так наверняка можно найти какого-нибудь гонца, чтобы сбегал к Хосе Куаутемоку и попросил выйти ко мне. Я просто хотела сказать ему пару слов. Заверить, что по-прежнему люблю его, и попросить прощения за то, что меня так долго не было. Я ни за что не собиралась отступать. «Мы все равно пойдем», — сказала я капитану. «Под вашу ответственность», — ответил он и жестом показал своим, чтобы нас пропустили.
Мы подошли к группе родственников. Их было человек пятьдесят. Простые люди, в основном деревенские. На обветренных лицах и в сгорбленных телах читалась бедность. Немалой отвагой нужно обладать, чтобы стоять здесь, под дулами, в ожидании новостей или высматривать издали родного человека. Их со мной связывала одна и та же надежда.
Пахло мочой и экскрементами. Многие из этих людей ночевали перед воротами тюрьмы и устроили импровизированные уборные в синих пластиковых бочках. Вонь стояла невыносимая. Они посмотрели на нас искоса. Мы, вероятно, выглядели пугающе. Двое амбалов в костюмах, высоченная, выше любого из них, женщина и косматый бородатый тип. Сквозь толпу мы прошли к воротам. Их охраняла федеральная полиция. Такие же большие и крепкие мужики, как Рокко и Родриго. Видимо, на потенциальный штурм послали элиту.
«Что вам нужно?» — спросил один полицейский. «Убедиться, что с другом этой сеньоры все в порядке», — ответил Рокко. Слово «друг» ясно выдавало истинную природу моих отношений с Хосе Куаутемоком. «Вот последние списки погибших и раненых», — сказал он и кивнул на прикрепленный к стенке листик. На нем фломастером были нацарапаны клички жертв: Блоха, Плюгавый, Пузан, Утка, Шкода, Чанок, Медведь. Изредка фигурировали и фамилии Тамаль Сантибаньес, Картоха Санчес. Всего четырнадцать человек, из которых восемь — убитые. Я испытала облегчение, не увидев прозвищ, под которыми был известен Хосе Куаутемок: Блондин, Бугай, Викинг.
«Я хотела бы поговорить с моим другом», — сказала я полицейскому. Он обернулся на меня. В его взгляде сквозило бесконечное презрение. «Что-нибудь еще, сеньора?» — издевательски спросил он. «Нет, больше ничего», — ответила я твердо. Полицейский переглянулся с товарищем и хитро усмехнулся. «Так заходите, позовите», — сказал он и отошел от двери. Я заглянула внутрь: за турникетами и колючей проволокой творилось неописуемое. Десятки заключенных в масках из футболок дежурили во дворах. Горели костры. Матрасы и парты из аудиторий пустили на баррикады. Я видела все это по телевизору и в интернете. А теперь жестокая сущность бунта трепетала прямо передо мной.
