Леля подняла голову. Глаза ее казались припухшими. Аккуратно свернула рубашку, положила ее на стул, возле Веткиной кровати.
— Завтра она не пойдет в детский сад…
— Почему?
Леля ответила не сразу.
— Не пойдет. Понимаешь, так вышло…
— Что вышло? — спросил он.
— Не будем мы с тобой больше.
Он вынул сигарету. Обычно в комнате не курил, выходил на кухню, а тут не выдержал, закурил.
— Так вышло, — повторила Леля.
— Уходишь? — спросил Борис — Куда же?
— Ты знаешь.
— Ничего я не знаю.
— К нему. Он хочет, чтобы мы, Ветка, он и я, все вместе жили…
Борис вдруг поразился, как спокойно выслушал то, что сказала Леля. Так спокойно, будто все это вовсе к нему не относилось.
Он не знал еще, что это спокойствие бывает лишь сперва, в самом начале, боль придет позднее, и чем дальше, тем будет больнее…
Он помолчал немного, потом спросил:
— Когда же?
— Завтра.
Борис погасил сигарету, хотел закурить новую, но раздумал. Нехорошо курить в комнате, где спит ребенок.
Подошел к Ветке, посмотрел на нее. Ресницы спят, кулачок наружу…
Он не хотел ни о чем спрашивать, однако не удержался, спросил:
— Жалеть не будешь?
— Может, буду.
Леля нахмурилась, отвернулась от него.
— Ты очень хороший, ты такой хороший…
Она заплакала, и он понял то, что она не сказала. Что, какой бы Борис ни был хороший, а любит она не его — другого. И вовсе не потому, что другой — Веткин отец. Просто любит она его — и все тут, и дело с концом!
Он хотел еще что-то спросить, но в это время пришел Вася.
Веселый, оживленный, не успел скинуть пальто, тут же начал рассказывать:
— Картина мировая! До того здорово! Советую пойти завтра…
Леля молчала, а Борис сказал:
— Там посмотрим.
7
Утром, когда Вася ушел в школу, Борис помог Леле собрать вещи, ее и Веткины. Как назло, под руку попадались его подарки, — косынка, Веткины варежки, маленькие лыжи с красными палками, с одной палки соскочило кольцо, он все собирался закрепить, да так и не собрался.
Чемодан был набит доверху, не закрывался, и Борис решил уложить детские вещи отдельно. Взял свой клетчатый, очень удобный чемодан, который купил еще в прошлом году, до Лели. Уложил аккуратно, любо-дорого было поглядеть, все вошло — и шубка, и платья, и белье, и Веткины игрушки.
Потом защелкнул «молнию», а к чемодану прислонил лыжи и палки.
— Я тебе чемодан верну, — сказала Леля.
Борис был деловит, озабочен, но не печален. Леля подумала, может быть, не очень уж сильно любил он ее, если так спокойно, обстоятельно укладывает вещи, не забывая ни о чем.
Ей стало чуточку обидно, но все-таки она обрадовалась, что он не переживает.
Ветка все время вертелась под ногами, приставала:
— Папа, мы на машине поедем? На твоей машине?
Она любила ездить с ним, иногда он брал ее с собой, и она сидела рядом, на переднем сиденье и смотрела, как одна за другой меняются в счетчике цифры.
Только что было десять, а вот уже двенадцать, потом двадцать пять, потом тридцать, потом сорок…
Придя домой, рассказывала, что сама видела, как в папиной машине, не видимый никому, кроме нее, живет маленький, не больше пальца, человечек, и это он меняет цифры, сам, своей рукой…
В тот день Борис работал во вторую смену. Время было еще раннее, но дома оставаться не хотелось, и он поехал к себе, в парк, дождался сменщика и вернулся домой на машине.
Он ехал знакомыми улицами и, странное дело, очень ясно, до того отчетливо, словно смотрел в бинокль, видел все, что было вокруг: тротуары, покрытые хрупким снегом, уже доживающим последние дни, голые ветви деревьев.
Борису вспомнилось, как еще совсем недавно, — когда это было? — они пришли на аэровокзал, и Леля изумленно оглядывалась, а Ветка нажимала кнопку телевизора, и Леля говорила:
— Как много людей, и все куда-то едут…
Он не знал, как она встретилась с тем, кого любила когда-то, нет, не так — вовсе не переставала любить. Искала ли его, или он нашел ее, или все это произошло случайно?
Не все ли равно?
Машина вышла на Ленинградское шоссе. Порой кто-нибудь поднимал руку на зеленый огонек, но Борис проезжал мимо, привычно обходя грузные самосвалы и застывая у перекрестка, дожидаясь, пока светофор откроет путь.
Леля и Ветка стояли на улице, возле дома. Васи не было, еще не вернулся из школы.
Ветка, как и всегда, села рядом с Борисом. Сразу же уставилась на счетчик, на котором начали выскакивать цифры, — десять, двадцать, тридцать.
В зеркальце на ветровом стекле мелькало лицо Лели. Замкнутое, почти чужое лицо. Борис старался не смотреть на нее, чтобы не встретиться с нею глазами. Но она сама не глядела в его сторону, смотрела все время в окно, и глаза их ни разу не встретились.
Доехали быстро. Дом находился в Марьиной роще — одноэтажный, провинциального вида особнячок, чудом уцелевший среди высоких, многоэтажных зданий.
Борис выгрузил из багажника чемоданы, вынес лыжи с палками.
Он не знал, что сказать ей на прощанье. И вообще не знал, что полагается говорить в таких случаях. Пожелать счастья или сказать, что не хочет, чтобы она жалела о нем? Или попросить не обижать Ветку, — хотя кто же ее обидит?
Он сказал просто, протянув ей руку:
— Будь здорова.
Леля неловко пожала его руку:
— Спасибо. Будь здоров…
Ветка изумленно таращила глаза, никак не могла сообразить, что к чему. И вдруг заревела, в голос:
— Папа, ты куда? Я не хочу без папы!
Леля сердито прикрикнула на нее:
— А ну, перестань сейчас же!
Но Ветка не унималась.
— Я не хочу без папы! Не хочу, не хочу, не хочу!
Борис нагнулся к Ветке, прижался лицом к ее горячей, мокрой от слез щеке.
— Я скоро приду, дочка, ну, чего ты, в самом деле?
Веткины пальцы вцепились в его руку.
— Не уходи, папа! Я не хочу без тебя!
Леля молча смотрела на Бориса, на Ветку. Может быть, предчувствие горестей, еще неведомых, но неминуемых, в будущем, охватило ее?
— Пойдем, Ветка, — сказала она, желая одного — чтобы все это поскорее кончилось. — Пойдем, мне некогда.
— А папа? — спросила Ветка.
— Я после приду, — сказал Борис. — После работы, ты же знаешь, дочка, мне работать надо.
— А когда же ты придешь?
Борис не ответил ей. И Леля тоже молчала.
— Я хочу с папой, — сказала Ветка и заплакала еще горше.
— Сегодня нельзя, — сказал Борис. — Давай завтра, хорошо? Я тебя возьму завтра.
Он взглянул на Лелю Леля спросила:
— Завтра сможешь?
— Смогу.
— Тогда заходи за ней в детский сад…
— Зайду…
Веткины глаза мгновенно высохли, она рассмеялась.
— Завтра — это скоро, да, папа? Это очень скоро?
— Завтра — это завтра, — ответил Борис. — Я приду за тобой.
— Только не забудь.
— Не забуду.
Он поцеловал Ветку в щеку, кивнул Леле и сел в машину.
Ехал он быстро, хотелось как можно дальше отъехать от той улицы, все казалось, обе они, Леля и Ветка, все еще стоят возле дома и смотрят ему вслед.
В САМОМ НАЧАЛЕ
И вот уже позади Москва, и первый, самый первый день воздушной тревоги.
И позади глухой раскат дальнобойных орудий, и бомбы, падающие сверху, как неизбежное несчастье, и зажигалки, барабанящие по крышам, и окна в бумажных лентах крест-накрест, и синие лампы, и маскировочные шторы — все, все позади.
На станции Пенза-1-я отдыхает паровоз, широко раскрыты двери теплушек; здесь, в теплушках, мы жили более десяти дней. Здесь был наш дорожный, неуютный быт, полки в три ряда, чемоданы, корзины, дребезжащие чайники…
Я никогда не думала раньше, что в нашей стране так много детей. Удивительно много. В теплушку их понабилось, должно быть, не меньше тридцати. Самые маленькие кричали, плакали одинаковыми хриплыми голосами. И всем почему-то нужно было на горшок, и все время им хотелось пить. И когда поезд останавливался, старшие дети выскакивали на землю и бегали друг за другом, а матери кричали одно и то же:
