Она разжала кулачок. В ладони притаился маленький амулет, круглый с диковинным рисунком: бело-черные потоки змеились друг около друга, закручиваясь многократно вокруг центра. Знак приковывал к себе взгляд, завораживал.
– Времени немного, долго прощаться не придется, – продолжала снежная девушка с теплой улыбкой. – Как и все ниори, я верю: все, что случается, происходит не зря. Все, что есть, – замысел Великой Матери, которого нам не понять, и если она назначит, мы встретимся снова. А пока… мне бы хотелось подарить тебе свой амулет. Он перешел ко мне от деда, настоящего ниэдэри. Он хранил его, берег, потом отдал моему отцу, отец – мне. Назначение его – защищать и направлять, а большего я не знаю. Защита вам понадобится. – Она улыбнулась. – Я долго берегла его, он очень дорог мне, но сегодня мне захотелось отдать его тебе. Поэтому отдаю без сожаления. – Она протянула ему кругляшок на крепкой цепочке.
– Я тоже, – заторопился Леки, – тоже… тебе подарить хочу. – Он сдернул с шеи листок тави, подаренный Ювит, с которым, как ему казалось, не расстанется никогда. – Для меня это тоже… самая драгоценная вещь была. Теперь ты возьми, так будет правильно.
Подошел, сам надел ей на шею листок. Если бы она не была такой ледяной! Не умея даже сейчас сказать ей всего того, что хотел, смешался, не зная, что делать дальше, потом просто обнял ее, прижал к груди, не в силах сдержать порыв. Резко отстранился.
– Прощай.
– Прощай, Леки. Пусть Великая Мать укажет тебе верный путь.
– Прощай, Триго, и пусть Великая Мать хранит тебя для всех нас.
Она сама приподняла голову, поцеловала Леки, слегка, словно дыханием задела. Потом Триго. Нет, эта необыкновенная девушка, как Белая Птица, улетела от Леки слишком далеко, не догнать. Неуловимая, как его мечты.
Они двинулись прочь, осторожно ведя коней на поводу, чтобы в такой близости от лагеря какая-нибудь ненароком сшибленная ветка или случайный удар копытом о голый камень не наделали переполоха. Триго оглянулся только раз, Леки – многократно. Тоненькая фигурка рядом с забытым мешочком муки провожала их взглядом, пока листва не скрыла ее из виду. Леки навсегда запомнил ее последнюю мягкую, теплую улыбку, и тень тревоги в уголках глаз, и золотистые пряди волос, не собранные лентой у висков будто нарочно, чтобы легкий весенний ветерок растрепал их в последний раз для Леки.
Изрядно отойдя от лагеря, они поскакали настолько быстро, насколько позволял реденький лес и неровная земля, испещренная прорвавшими ее скалами. Кони не так уж устали за утро и шли бодро, охотно.
Леки не представлял себе, как он будет Дэйи выискивать в лесу. Раньше мысли его крутились больше вокруг того, как от стражей улизнуть, и когда он начал углубляться в Тэйсин вместе с Триго, а не с надежным Дэйи, как привык в последнее время, стало не по себе. План пока был прост: как можно дальше от стражей оторваться. Им, конечно, по следам их разыскать, наверное, плевое дело, но далеко они за беглецами не пойдут. Там у них целый отряд, который надо через приграничье перевести, да еще и с раненым. И уж если выбирать, то на кого силы тратить? Кто защиты просит или бежит от нее? Поэтому Леки нахлестывал Ста и досадовал на каждую неровность, из-за которой приходилось спешиваться. Каждая задержка ценнее золота.
Триго же следовал за ним как ни в чем не бывало и не спрашивал ни о чем. Он верил ему, и Леки изо всех сил выказывал уверенность, ведя своего спутника вперед. Эта вера прибавляла Леки сил, лишала сомнений, стоило лишь вспомнить, что теперь он не один. Он уже не простоватый парень, неизвестно зачем сбежавший из родного поселка. За ним идут. Никогда бы Леки не вообразил себя на месте стража, а вот… пришлось побывать. Он улыбнулся.
Они так и не остановились до самого вечера, и когда кони начали изнемогать, они спешились, ведя их за собой на поводу. Никто из них за весь день почти слова не уронил, среди птичьего многоголосия, шелеста ветра и скрипа деревьев слышались порой понукания, да еще окрики, предупреждавшие о вывороченных корнях да не в меру низких ветках.
Наконец совсем стемнело, пришлось остановиться. Место оказалось неудачное, густо заросшее, ни полянки тебе, ни прогалины, чтобы улечься поудобнее. Корни старых и молодых тави, отчаянно цеплявшихся за землю, тонким слоем укрывшую скалы, переплели все вокруг своими узловатыми руками.
– Давай вон туда отойдем…
В темноте не очень-то видно было, куда Триго показывает, и Леки так и не успел ничего ни сказать, ни разглядеть, потому что ниори двинулся вперед, не ожидая ответа.
– Почему туда? – Леки споткнулся о корень и злобно зашипел от боли, въехав лбом то ли в ствол какой-то, то ли в толстую ветку. – А-й-й-ш-ш-шш…
– Что? – тревожно спрашивал Триго из темноты. – Что там?
Леки даже сразу отозваться не смог, так его пронзило болью.
– К-корень… – Леки ругнулся неразборчиво. – Об корень запнулся… Куда ты меня тащишь?
– Еще немного. – Голос Триго отдалился, и Леки заспешил.
Тьма, как нарочно, стояла непроглядная, точно для них эту ночь и приготовили. В такую темень, наверное, никакой страж за ними не сунется. Леки выбрался наконец на небольшую прогалинку, каким-то чудом учуянную Триго в лесной глуши.
– Здесь место получше, – объяснял ниори. – Там, куда мы добрались, деревья слишком сгустились, ни света им нет, ни воздуха. Вот они друг с другом и воюют. Путнику, такому как мы, в том месте ничего хорошего ждать не приходится. А тут смело можно ночевать, никто не обидит.
– Это что, тебе луини сказали? – подозрительно осведомился Леки.
– Говорить с ними трудновато. – Триго, должно быть, усмехнулся. – Но слушать надо всегда. После того как побываешь в Идэлиниори хоть раз, все вокруг становится иным, и мир по-другому видится; и звучит, и пахнет, и движется иначе. Только нужно уметь слушать, уметь видеть. Ты ведь умеешь. Сам рассказывал, как ходил в Айсин, слушал лес, разговаривал с луини. А теперь, кроме своих снов, ты ничего вокруг ни видеть, ни слышать не хочешь.
Он говорил, ползая вокруг по прогалине, словно ощупывая ее.
– С какими же луини? Я ведь тогда думал – с деревьями, со зверями… Да и Айсин мне с детства знаком, я там каждую тропку, как сейчас, помню. А тут лес не тот совсем.
– Это ты думал – с деревьями. – Триго уже разводил костерок.
Это он не ползал, а сушняк на ощупь подбирал, догадался Леки.
– А слышали тебя луини, да и сами с тобою говорили.
Небольшая кучка хвороста весело вспыхнула от первой же искры, пламя взвилось тотчас, жадно пожирая сушняк, выхватывая из темноты тесную прогалинку и стволы деревьев.
– Собирай дальше, пока видно, а то выгорит сразу же! – Триго кинулся прочь.
Леки лениво поплелся в другую сторону, высматривая сухие ветки и еще ленивее наклоняясь за ними. Не это его заботило сейчас. Дать бы ему волю, свалился бы прямо тут да заснул до утра. Зачем костер-то палить? Дичины у них с собою нет, ночь нехолодная, да и надолго этих веток все равно не хватит. И еды никакой с собой не припасли – вот о чем думать нужно. Костерок отдалился, на границе света и тьмы уже было не разглядеть, что там, на земле, корни или ветки, и Леки, в очередной раз нащупав не то, что надо, решил возвращаться.
Триго оказался куда проворнее. Небольшая кучка сухих веток уже высилась рядом с костерком, подпитавшимся и оттого более ярким. Теперь можно было разглядеть сплетение ветвей над ними. Три огромных дерева по краям полянки, казалось бы, вечных, выросших тут еще на заре времен, сплелись над ней ветвями, образовав подобие полога. Триго оказался прав, здесь было уютно, точно в убежище. Мрачный темный Тэйсин сразу стал ближе, гостеприимнее. Все-таки хорошо, что ниори за ним увязался, одному было бы тоскливо до жути. Да еще и постоянная тревога за Дэйи ко всему.
Триго вроде продолжал лучезарно улыбаться, думая о Чем-то своем. Леки показалось, что никогда еще за время их Немалого перехода через Тэйсин ниори не был таким беззаботным и… счастливым, как ни странно. Может, он радовался новой возможности, выпавшей на его долю, а может, просто зажил своей настоящей жизнью, оторвавшись от тяготившей его опеки. Пока Леки возился со Ста, Триго не только успел расседлать своего коня, но и удобно устроиться, распотрошить несколько своих седельных сумок. К удивлению Леки, на чистом полотняном лоскуте, откуда ни возьмись, появились и лепешки, и длинные тягучие нити соленого коровьего сыра, выменянного давеча в поселке.
